Люблинский штукарь - читать онлайн книгу. Автор: Исаак Башевис Зингер cтр.№ 15

Их встреча вообще несла на себе печать судьбы. Когда они познакомились, он даже не расслышал ее имени. Однако стал о ней думать. Мысли эти возникали сами по себе, и он почему-то знал, что Эмилия тоже о нем думает, ищет его и желает. Он бродил по варшавским улицам, заглядывал в окна экипажей, в магазины, кофейни, театральные фойе. Искал ее на Маршалковской, на Новом Свете, на Иерусалимских Аллеях, в Саксонском саду. Останавливался где-нибудь на Театральной площади и ждал. Однажды он вышел вечером из дому, совершенно уверенный, что сегодня им суждено встретиться. Прошел всю Маршалковскую, а когда подошел к какой-то витрине, там, словно бы они назначили друг другу свидание, стояла она — со смуглым лицом в меховой опушке воротника, с маленькими руками, упрятанными в муфту; черные глаза глядели на него. Яша подошел — она улыбнулась радостно и загадочно. Он поклонился, она протянула руку и сказала: «Какой странный случай!», но потом призналась, что этого случая ждала. Она как чувствовала, что он это угадает…

4

Люди побогаче уже завели телефоны, однако Эмилия позволить себе такую роскошь не могла. Они с дочерью существовали на скромную пенсию. От времени, когда был жив профессор, оставалась только квартира да старая служанка Ядвига, уже несколько лет служившая без жалованья.

Яша проснулся рано. Побрился. В квартире была деревянная ванна, и Магда, вскипятив в чугунках воду, ее наполнила. Намыливая Яшу душистым мылом, она лукаво заметила:

— Когда идут к барыням, надо хорошо пахнуть.

— Я иду не к барыням, Магда.

— Ну, конечно! Твоя Магда дура, но она все чует…

За завтраком Яша был оживлен, сказал, что скоро приступит к полетам. Магде он тоже приладит крылья. Они взлетят, точно гусь с гусыней, и, как сто лет назад братья Монгольфье, прославятся на весь мир. Он обнял ее, стал целовать и уверять, что, как бы жизнь ни сложилась, никогда ее не бросит.

— Если я уеду за границу, тебе, возможно, придется какое-то время пожить одной, а потом я тебя вытребую. Ты мне только верь.

Говоря это, он глядел Магде в глаза, поглаживал по волосам и касался лба. Власть его над ней была такова, что он в мгновение мог ее усыпить. Стоило в жаркий день Яше сказать, что на дворе холодно, Магду начинало трясти. Скажи он в мороз, что на дворе жарко, щеки Магды тотчас пунцовели, и она даже потела. От укола иголкой на ее коже не появлялась кровь. Яша проделывал с ней и другие опыты. Даже управлял поступками Магды: внушал что-нибудь, что оставалось в ее сознании, давал приказы на недели и месяцы вперед, и она исполняла всё когда следовало. Сейчас он начал готовить ее к своему с Эмилией отъезду. Магда слушала молча, по-крестьянски лукаво усмехаясь, показывая, что видит его плутни, однако послушно кивала, словно бы не имея возможности и желания протестовать. На лице ее иногда появлялись гримасы, напоминавшие Яше обезьянку, попугая и даже ворону…

Позавтракав, Яша надел светлый костюм, шевровые штиблеты, котелок и повязал черный шелковый галстук. Затем поцеловал Магду и без слова вышел.

На улице он взял пролетку. Эмилия жила на Крулевской напротив Саксонского сада. По пути Яша велел остановиться у цветочного магазина, чтобы купить розы. Затем в другой лавке взял бутылку вина, фунт семги, жестянку сардин. Эмилия выговаривала ему за то, что он является с подарками, как святой Миколай на Рождество, но для Яши покупки стали уже привычкой. Он знал, что матери с дочерью едва хватает на самое необходимое. К тому же у Галины были слабые легкие, почему Эмилия и выбрала итальянский юг. Галина оставила пансион — нечем было платить. Эмилия на себя и на дочку сама шила и перелицовывала — денег на портних не было. Яша, сидя в пролетке и придерживая свертки, глядел на город, для него и привычный, и чужой. Когда-то Варшава представлялась ему недостижимой грезой, и больше всего на свете хотелось увидеть свое имя в варшавской газете или на афише. Сейчас же он не чаял вырваться из этого города, остававшегося, несмотря на все свои космополитические амбиции, провинциальным. Варшава только начинала развиваться. Пролетка катила среди груд кирпича, мешков цемента, куч песка, гасилен извести. Воздух июньского дня пахнул сиренью, свежевыкопанной землей и сточными канавами. Рабочие, докапываясь до фундаментов, выдирали улицам внутренности…

На Крулевской дышалось легко. С деревьев Саксонского сада облетали последние цветочные лепестки. Сквозь решетку виднелись куртины, теплицы с экзотическими растениями, кофейни, где парочки поглощали на свежем воздухе второй завтрак. Только что начался сезон благотворительных лотерей. Бонны и няньки толкали детские коляски. Мальчики в матросках гоняли обручи, подбивая их палочками. Крошечные девочки, разодетые точно дамы, цветными лопатками ковыряли песок, выбрасывая камешки. Другие в кружок танцевали. В саду был тоже летний театр, но Яша в нем никогда не выступал. Мало того что ему и так не везло, доступ сюда Яше как еврею был закрыт. За свое еврейство он расплачивался куда ощутимей, чем благочестивые бородатые иудеи с пейсами… В Европе, по словам Эмилии, подобных препятствий не существует. Там артиста ценят за талант.

— Что ж, поглядим, посмотрим, — бормотал он. — Чему быть, того не миновать…

Уверенность в себе, какою он отличался на сцене, разгуливая по проволоке или читая мысли, покидала Яшу всякий раз, едва он являлся к Эмилии. Он никогда не знал, надлежащим ли образом одет, правильно ли, как подобает светскому человеку, ведет себя, не делает ли ошибок в польской речи или обхождении. Не слишком ли ранний час для визита? Как быть, если Эмилии нет дома? Оставить цветы и подарки или только цветы?.. «Не трясись так, Яшенька! — ободрял он себя. — Тебя не съедят… она же влюблена по уши, эта полячка. С ума сходит. Дождаться не может… — Он насвистывал, сложив губы трубочкой. — Если замахнулся на королевские дворцы, нечего пасовать перед обедневшей вдовой». Кто знает, быть может, придворные дамы и принцессы станут кидаться ему на шею? Женщины всегда женщины, хоть в Песках, хоть в Париже…

Он расплатился с извозчиком, вошел в парадное, поднялся по мраморной лестнице и позвонил у дверей. Ядвига отворила тотчас. Это была маленькая седая женщина в белом фартуке и чепце, с личиком, сморщенным как фига. Он спросил, дома ли пани Храбоцкая. Ядвига кивнула головенкой, понимающе и дружелюбно улыбнулась, взяла у него цветы, свертки, трость, шляпу и отворила двери в гостиную. Последний раз он был тут в холодную пору. Простуженная Эмилия ходила с замотанной шеей. Сейчас комната выглядела по-летнему. Солнце проникало меж занавесей и гардин, лучи падали на ковер, на паркет, подрагивали на вазах, на рамах картин и клавишах пианино. Фикус в кадке пустил молодые листья. На диване лежала какая-то ткань, по которой Эмилия, как видно, только что вышивала — в ткань была воткнута иголка. Яша принялся ходить взад-вперед. Какая дистанция между Зевтл Лейбуша Лейкаха и этим домом! Хотя на самом деле все то же самое…

Дверь отворилась, и вошла Эмилия. Яша широко открыл глаза и чуть не присвистнул. До сих пор он видел ее только в черном. Она носила траур по профессору Стефану Храбоцкому, а также (так она говорила) по разгромленному восстанию 1863 года и по загубленным в сибирской тайге мученикам. Она читала Шопенгауэра, обожала Байрона, Словацкого, Леопарди, высоко ставила польских мистиков Норвида и Товианского. Она даже как-то сказала, что со стороны матери в родстве с Воловским и правнучкой знаменитого франкиста Элиши Шора. Что ж, еврейская кровь текла в ее жилах, как и в жилах большей части польской аристократии. На Эмилии было светлое платье цвета кофе с молоком, и она никогда еще не казалась Яше так хороша — стройная польская красавица с выступающими скулами, но с черными еврейскими глазами, исполненными ума и огня. Темные волосы были зачесаны наверх и, точно венком, окружены косой. Тонкая в талии, с высокой грудью, она выглядела лет на десять моложе своих тридцати с лишним. Даже пушок на верхней губе прибавлял ей красоты и что-то женственно-мальчишечье. Она улыбалась Яше смущенно и вместе с тем озорно. Им уже случалось целоваться и нежничать, и она признавалась Яше, что призывает все свое самообладание, чтобы не потерять голову… Она хотела обвенчаться с ним и совместную жизнь начать добродетельно… Он же пообещал ради нее стать христианином.