— Они ждали нас, но мы им дали хороший урок, — с гордостью ответил Парис.
— Вы оттеснили их назад к кораблям?
— Нет. Но скоро мы это сделаем.
Гектор повелел троянским женщинам заручиться милостью Афины Паллады с помощью даров и молитв.
— В храм отправляйтесь к Афине, дающей добычу в сражениях, — сказал он Гекубе. — Возьми покрывало, которое шире других и пышней и дороже тебе между всеми, и положи на колени прекрасноволосой Афине. Дай ей обет — принести ей двенадцать годовалых телиц, незнакомых с ярмом, если она пожалеет наш город, и жен, и младенцев.
На рассвете Гекуба с покрывалом драгоценной сидонийской работы из царской сокровищницы торжественно прошествовала к храму во главе процессии: за ней шли царевны, далее — жены и дочери полководцев и старейшин. Меня не пригласили участвовать в церемонии. Мое присутствие сочли неуместным, мой вид удручал благородных троянок. Я смотрела сверху, из окна своей комнаты, как на пороге храма встречает их жрица Феана.
В тот же день мы с Парисом отправились в Нижний город проведать раненых, которые лежали рядами, страдая в ожидании помощи. Вокруг них хлопотало множество женщин, и у каждого ряда стоял горшок с мазью, которую приготовил Геланор. Энея, как знатного воина, не было среди них. Но здесь лежали те, кто принял на себя основную силу удара.
— Дела идут хорошо, — сказал Геланор. — Надо только сократить перерывы между сражениями.
— Ты так говоришь, потому что тебе не терпится опробовать свои снаряды, начиненные насекомыми, — ответила я.
— Должен признаться, мне удалось их усовершенствовать. К тому же на крайний случай можно воспользоваться зараженной одеждой из храма Аполлона.
Парис смотрел на страдающих, стенающих мужчин.
— Завтра в это же время мы выступаем, — сказал он. — Гектор нас поведет.
Я поднялась на сторожевую башню и оттуда смотрела, как уходят воины. Странно, но я нашла башню пустой: то ли лучники заступают на пост только во время боя, когда существует угроза прорыва, то ли я попала на смену караула.
Внизу собиралось войско. Все ждали Гектора. Вдруг кто-то вошел на башню. Я не видела кто — заметила краем глаза лишь шлем с конской гривой и гребнем. Я отступила в угол и тут увидела, что воин не один: с ним женщина, а у нее на руках младенец, которого она протянула мужчине. Ребенок отшатнулся и заплакал, тогда мужчина снял шлем и положил на землю.
— Тише, тише, — успокаивал он ребенка, и я узнала голос Гектора.
— Его пугает гребень с конским хвостом. Ему страшно, — послышался голос Андромахи. — Страшно, когда отец — воин. Гектор, не покидай нас!
Андромаха сжала руку мужа.
Всегда четкий профиль Гектора дрогнул.
— Женщина, о чем ты говоришь? — В его голосе, обычно глубоком и размеренном, звучало печальное недоумение.
— Ты все, что есть у меня. Нет ни отца, ни милой матери, ни братьев. Всех умертвил звероподобный Ахилл. Теперь для меня ты и отец, и мать дорогая, ты мой единственный брат и любимый супруг. А потеряв тебя, мне лучше в землю сойти. Сжалься над нами сегодня, останься на башне, чтобы не оставить сына сиротой, а меня — вдовой.
Если, как трус, я уклонюсь от битвы, падут духом все троянцы, и мы проиграем, — ответил Гектор и отступил от нее, как бы отгораживаясь.
— Но разве может спасение целого города зависеть от одного человека? Посмотри — вон там сотни и тысячи готовых сражаться. А ты — наследник Трои, сын Приама, отец моего сына, побереги себя!
— Если наследник Трои и сын Приама трусит, то почему должны сражаться остальные? — Гектор говорил медленно, из глубины души. — Ах, Андромаха! — Гектор притянул жену к себе. — Сам знаю в душе, предчувствую сердцем: священная Троя погибнет. Погибнет Приам и народ копьеносца Приама.
Андромаха застонала и спрятала лицо на груди у Гектора.
— Но больше всего страшат меня не страдания прочих троянцев, сколько твои, Андромаха. Ахеец тебя уведет в неволю, сына погубит. Пусть же я раньше умру и не увижу дня гибели Трои, не услышу предсмертных криков троянцев.
— Зачем же тогда ты идешь? Если нет надежды…
— Потому что я наделен двойным зрением: Троя обречена — но Троя во мне нуждается. Мой сын должен вырасти мужем, многим лучше отца, — но мой сын младенцем умрет. Милая, у меня нет предков среди богов. Я простой смертный. Боги не станут меня защищать. Я могу рассчитывать только на свои силы. Но не печалься обо мне. Против судьбы никто не пошлет меня в царство Аида, а от судьбы никто из людей не спасется.
Он ласково отстранил Андромаху и взял на руки маленького сына, Астианакса. Мальчик на этот раз заулыбался, стал гладить ладошкой отца по лицу.
— Мне пора.
Гектор вернул сына Андромахе.
Он надел шлем и вышел, не оглядываясь, чтобы не растерять решимость.
Андромаха стояла, плача и прижимая к груди Астианакса, который захныкал, глядя на мать.
Я не хотела, чтобы они узнали, что я была свидетелем их разговора. Такие минуты люди должны переживать наедине. Поэтому, задержав дыхание, я прокралась к выходу. Андромаха ничего не видела: ее залитые слезами глаза были закрыты, она прижимала к себе сына. Я спускалась по лестнице, по-прежнему не дыша. Мои легкие готовы были разорваться: лишь ступив на землю, я сделала глубокий вдох.
— Елена!
Я слишком поздно заметила шлем с гребнем: сильная рука схватила меня и потащила под лестницу.
— Ты подслушивала? — Гектор был в ярости.
— Я первая пришла на башню, — сказала я, осознав, что оправдываюсь, будто провинившийся ребенок. — Я хотела побыть одна. Мне приходится быть одной: мое присутствие раздражает людей. Но должна же я знать, что происходит! Мне это так же важно, как остальным. Нет, важнее!
Его рука разжалась, и он отпустил меня.
— Хорошо, что на твоем месте не оказался кто-нибудь другой. — Гектор говорил очень тихо. — Все слишком просто смотрят на вещи. Ты одна способна глядеть с разных сторон.
— К сожалению, я вижу не больше того, что вижу.
— С самого начала мы с тобой знали многое, чего не замечали другие. Вот почему я могу довериться тебе. Позаботься об Андромахе и моем сыне, когда пробьет час. — Не дав мне возразить, он продолжил: — Я сказал — и ты это слышала — более всего меня печалит участь Андромахи, которая постигнет ее, когда… если Троя падет. Но ты уцелеешь и сможешь ее защитить.
— На меня первую обрушится ярость греков, когда они захватят город, — сказала я и тут же поправилась: — Если захватят.
— Нет, тебя они не тронут. Во-первых, ты тоже гречанка. Во-вторых, ты станешь для них наградой за победу.
— Нет, лучше смерть!
— Но ты не умрешь, — спокойно повторил он. — Ты сильная. Ты живучая. И если Андромаха будет держаться поближе к тебе, она тоже спасется. А может, и мой сын.