Но это была точно полынь. Повсюду наварили огромные чаны снадобья, и по приказу военного врача все больные были обязаны пить его по три чашки в день. Меда не было, так что посыпались проклятия. Что за гнусное пойло! Но неделю спустя результаты подтвердили познания графа де Сен-Жермена. Больные вновь становились на ноги.
Что же нового под солнцем? Века назад травоведы уже определили достоинства растений, излечивающих все известные недуги. Быть может, кто-то нашел и философский камень. Но на этот счет Себастьян сохранял сомнения. Он решил возвращаться.
Он ничего не видел в Бенгалии, кроме англичан да местных крестьян, носящих маски на затылке, чтобы обмануть тигров, которые, согласно поверьям, никогда не нападают на человека спереди.
Но все же купил там несколько камней.
До Лондона он добрался через четырнадцать месяцев, 6 апреля 1756 года. Ему вдруг подумалось, что Исмаэлю Мейанотте уже сорок шесть лет. Телесные флюиды двигались медленнее.
Александр радостно его встретил.
— Помните наш разговор в Индауре? — спросил он, когда отец отдохнул с дороги.
Они сидели перед огнем, поскольку апрель выдался прохладный. Себастьян, разумеется, помнил ту беседу, но хотел быть уверенным в памяти сына. Поэтому посмотрел на него так, будто не слишком понимает, о чем речь.
— Вы мне тогда сказали, что, если мы откажемся от своих личностей и попытаемся считать, что являемся друг другом, наши узы станут крепче и при этом возвышеннее.
Себастьян улыбнулся. Его всегда удивляло, как люди меняют формулировки идей.
— Да, именно это я и хотел сказать.
— С тех пор я не переставал думать об этом, — сказал Александр тихо. — Всякий раз, когда я абстрагируюсь от себя, мой ум проясняется. Я становлюсь вами.
— Неужели это настолько завидная участь? — спросил Себастьян с ироничной усмешкой.
— Отец!
— Простите меня.
— Я сам ее выбрал.
Себастьян посмотрел на сына: Александру теперь было двадцать пять лет. Отцу с трудом удавалось принять этот факт. А также то, что молодой человек во многом перенял его привычки, его походку, манеру одеваться и говорить; к тому же часто носил его одежду, поскольку они были одного роста и сложения.
— Я хотел, чтобы вы знали.
Себастьян кивнул.
— Сама очевидность уже указала мне на это.
Себастьян вновь вспомнил о предсказании индейца, сказавшего, что у него будет две жизни.
Александр рассмеялся; его веселость была одним из главных отличий: у Себастьяна никогда не было этого задорного и беззаботного смеха.
— Моя мать приезжала повидаться со мной, — сказал молодой человек. — Войдя в эту комнату и увидев меня, она усомнилась на миг. Лишь на миг, но все ж таки усомнилась!
— Как она?
— Овдовела. Богата. Живет на Кипре.
Александр поколебался немного, потом продолжил:
— Она еще сказала, что только кажется, будто мы кого-то выбираем. За нас всегда выбирает случай.
— У греков всегда было пристрастие к трагическому, — сказал Себастьян.
Но подумал, не было ли другой причины, по которой он избежал женитьбы.
— Полагаете, у меня оно тоже есть? — спросил Александр шутливо.
— Вы не узнаете этого, пока сами не окажетесь в ситуации, от которой будет зависеть ваша жизнь. Либо вы покоритесь судьбе — и она будет трагичной, либо же сможете ее превозмочь — и она будет героической. Как наши дела в банке? — спросил Себастьян, чтобы сменить тему разговора.
— Процветают. Должен поставить вас в известность: я рискнул предоставить заем в десять тысяч фунтов Объединенной Английской торговой компании. Под пятнадцать процентов.
— Вы не могли поступить иначе, ведь банк Бриджмена и Хендрикса — английский.
Ответ удовлетворил Александра. Он вопросительно поглядел на отца:
— Вы по-прежнему хотите отыграться?
Этот малый был решительно очень памятлив.
— Соломон сказал мне, — продолжил молодой человек, — что ваше отрочество было трагичным.
Опять это слово.
— Он вам сообщил еще что-нибудь?
— Нет. Но подтвердил, что вам надо отыграться.
— Я думаю об этом, Александр, думаю.
Себастьян вздохнул и убрал медальон в ящик. Снега в феврале 1757 года выпало много, но дни становились длиннее.
Он вспомнил первую речь, которую произнес перед братьями в Мюнстере, после своего приема в Великую ложу. Гроб. Красный покров на лице — саван с нарисованными кровавыми слезами. Острия восьми шпаг, коснувшихся его груди. Снятие покрова. Возрождение и приглашение встать. Рукопожатие, заставившее вздрогнуть великого магистра. Объятие. Речь магистра.
В качестве исключения, о котором просил великий магистр и с чем согласилось большинство, его возвели в ранг полноправного каменщика всего через три дня после того, как он был принят учеником.
А позже, в соседнем зале, новые братья одобрительно выслушали его речь о союзе возвышенных умов, цель которого — не допустить, чтобы в делах человеческих возобладала звериная жестокость.
Во время своей речи Себастьян думал, что, как это ни парадоксально, жестокость, лишившая его собственной личности и вынудившая восстать, выковала ему другой характер, гораздо более крепкий, чем был бы у Исмаэля Мейанотте. Правильно ли он усвоил масонскую науку? Или же она влечет за собой новые идеи?
— Если необходимо, надо навязывать мир силой, — утверждал он. — Но только в том случае, если дух убеждения и дипломатии потерпит неудачу. Ибо мир и нравственный закон идут рука об руку.
Себастьян посмотрел на лоскут ярко-алой шелковой ткани, лежащий на кресле, — квадрат величиной с половину шали. Ничего подобного никто и никогда не видел. Этот красный цвет буквально сверкал. Словно был вырван у самого солнца. А голубой шелк, сушившийся на веревке? Будто извлечен из самого сердца лазури! Вот еще один эффект иоахимштальской земли, который он открыл.
Атанор.
Несколько дней назад к нему в усадьбу явился какой-то незнакомец. Пешком. В поношенной одежде. Лет сорока, бледный, с глубоко посаженными глазами. Похож на аптекаря или писца нотариуса. Себастьян принял его на крыльце.
— Вы граф де Сен-Жермен?
— Я.
— Мое имя вам ничего не скажет.
— Тогда вам незачем и говорить.
Незнакомец бесстрастно посмотрел на графа.
— Ладно, я Михель Геллер. Слышал, вы интересуетесь философским камнем.
Взгляд Себастьяна стал колючим.
— Кто вам сказал?
— Слышал во Франкфурте.