— Писец, сегодня ты самый счастливый человек в Двух Землях, ведь ты подарил радость моему божественному отцу!
И юный принц тоже обнял писца.
* * *
С незапамятных времен люди верят, что благоволение власть имущих является порукой благополучия. Однако в случае с Пентауром вышло по-другому. Писца охватило оцепенение, только усиливавшееся с течением недель и месяцев. Однажды вечером, в праздник Опет, Пентаура увидели входящим во «Дворец Ихи», причем вид у него был весьма странный. Он в одночасье стал богатым и знаменитым, поэтому все с ним здоровались и поздравляли. Но улыбка его казалась нарисованной на безжизненном лице. Ум его, похоже, витал в заоблачных далях. Первая чаша вина не вернула его в реальный мир и не развязала язык, зато после второй он стал бормотать слова, которых никто не смог разобрать. Командир Хорамес, который как раз пришел в заведение, увел Пентаура в беседку на берегу реки. Там он, наконец, услышал, что говорит писец:
— Ка божественного царя проникла в меня. Значит, теперь я женщина.
Это было весьма странно. Хорамес постарался сохранить безмятежный вид. Но когда Пентаур сделал ему предложение, которое никак нельзя было расценить как шутку, у бравого вояки сдали нервы.
Пентаур сошел с ума.
Глава 28
Смертельный удар Сехмет
Сто списков с «Поэмы Пентаура» вскоре были сделаны. Как этого и следовало ожидать, их тоже множество раз переписали, и вскоре в Двух Землях не осталось сколь-нибудь значимого чиновника, у которого не было бы собственной копии; при этом одни восхищались восторженным слогом автора, а другие, наоборот, считали его избыточным и раболепным. Автору до чужих мнений дела не было: получив двести колец золотом, он поселился в новом, до сих пор не законченном городе Пер-Рамсес в Нижнем Египте и стал предаваться неприличной страсти, в которой признался как-то раз Хорамесу.
На стройках было полно рабочих, и занятие находилось для каждого. Однако, учитывая количество храмов и монументов, которые Рамсес приказал Маи построить, работы продвигались медленно. В той местности не было гранитных карьеров, поэтому блоки, необходимые для возведения храмов, привозили из Верхнего Египта, но делалось это нерегулярно и в недостаточном объеме. С позволения фараона Маи приказал разобрать храмы, построенные при предке-отступнике Эхнатоне. Город, возведенный по его указанию, находился неподалеку и после смерти этого монарха опустел, но и там пригодных для строительства материалов оказалось немного. Что до монументов, возведенных при захватчиках древности гиксосах, то они уже давно начали разрушаться. Апиру, техену, шасу и шардана, равно как и уроженцы Нижнего Египта, работали с рассвета до темноты, стоило прибыть драгоценным гранитным блокам, а потом много дней подряд томились бездельем. Некоторые возвращались к крестьянскому труду, не желая работать на стройке, где успевали не только наслушаться брани от бригадира, но и узнать вкус плетки.
— Фараон не успел отдать приказ о начале строительства, как уже хочет, чтобы город был готов! — сказал однажды во время полуденного отдыха один бригадир другому.
Он стоял, опершись локтем о плохо отесанный гранитный блок, который, поставив недалеко от стройки, превратили в прилавок. За ним стояла женщина-техену. Бригадир потягивал из глиняной чаши пиво, а заедал его жареной рыбой и луком-пореем с растительным маслом; финиками он завершил свой обед. Его товарищ и собеседник делил с ним и этот стол, и скудную трапезу.
Устроившись тут и там между каменными блоками и мешками с песком и известью, перекусывали и рабочие — кто лепешкой с луком, кто вареными бобами; пили они пресную воду из сосудов. Инструменты валялись тут же — тесла, резцы, пилы, мастерки. И всюду мотки веревки — их хватило бы, чтобы достать луну из ее небесного жилища.
— Ну да, он приказал начать строительство всего несколько лет назад, — отозвался второй бригадир. — Но ему невдомек, как трудно найти рабочие руки. Маи, наверное, не осмеливается сказать ему правду.
— И все-таки Маи знает, что нужно четыре дня и трое рабочих, чтобы обтесать такой вот гранитный блок, а блоков этих на храм требуются многие сотни. Объясни он все как есть, может, фараон и поумерил бы свои желания.
— Никто не осмеливается перечить фараону, но все ругают нас за то, что работы выполняются слишком медленно.
Собеседник его передернул плечами.
— А такие, как этот Пентаур, который разбогател, превознеся до небес военные подвиги своего повелителя, живут себе преспокойно в Пер-Рамсесе.
— Попридержи язык! Нас могут услышать.
— А ты читал эту поэму?
— Нет. Мне есть чем заняться. Хватит и того, что я видел ее автора.
И, подмигнув товарищу, бригадир схватил болтавшийся на веревке на груди свисток из бараньей косточки и трижды громко свистнул. Рассеявшиеся по стройке и ее окрестностям рабочие подняли головы и стали возвращаться к своим занятиям.
* * *
Спустя несколько дней в «Счастье Нефтис» — ночном кабачке, каких немало было в те времена в городах Нижнего и Верхнего Египта, даже недостроенных, таких как Пер-Рамсес, вечером случилось небольшое происшествие. Заведение, конечно, не было таким роскошным, как «Дворец Ихи» в Уасете, но и обитателей в Пер-Рамсесе было совсем немного, и жили они куда скромнее. Здесь не появлялись ни придворные, ни высокопоставленные чиновники, ни молодые мужчины из хороших семей, которым ночи казались слишком длинными, ни богатые провинциальные торговцы. Естественно, не было здесь и постоянных музыкантов с танцовщицами; в дни праздников владелец заведения приглашал трех музыкантов, играющих на лире, систре и дудке. Под эту музыку покачивали бедрами и кружились в танце несколько девушек — в основном юные техену, которые приходили, чтобы, заработав несколько медных колец, немного увеличить свое приданое, а иногда и свой живот. В обычные же дни клиенты устраивались за дюжиной столиков, чтобы поиграть в «собак и шакалов», в «мехен», или «змею», в шашки и кости на подставках из окрашенного дерева, потягивая при этом пальмовое или виноградное вино, пиво или хмельной мед. Некоторые обменивались сплетнями — что бы там ни говорили, мужчины предаются этому занятию с не меньшей страстью, чем женщины.
Так вот, однажды вечером в «Счастье Нефтис» вошел Пентаур и подсел за столик к бородатому мужчине, вероятнее всего, техену или апиру, поскольку мало кто из представителей этих племен подчинялся обычаям Та-Мери, предписывавшим всем мужчинам удалять волосы не только с лица, но и с тела. Пентаура хорошо знали в городе. В этот вечер он, как обычно, начал хвалиться своими заслугами, и нашлись те, кто охотно слушал его и кивал, рассчитывая на дармовое угощение.
Чуть позже в заведение вошел другой завсегдатай, из западной части города, где полным ходом шло строительство храма Амона; это был бригадир, напрямую подчинявшийся Маи. Звали его Птахмос. Все знали, что он не слишком разговорчив. Он присел за столик к мужчине, предложившему ему сыграть в «мехен». Скоро громкое краснобайство Пентаура стало его раздражать. Он бросил в сторону писца несколько суровых взглядов, но тот не обратил на это никакого внимания. Терпение Птахмоса лопнуло, и он встал, чтобы урезонить несносного болтуна: