Пентаур поднял глаза. Выражение лица Рамсеса стало ответом на его немой вопрос. Фараон улыбался, он был доволен.
Он никогда не бывал в Нахарине или в стране дарданцев, но ведь это не обычный отчет о сражении. Нет ничего страшного в том, что воображение увело писца столь далеко от действительности, так даже лучше.
— Очень хорошо, — сказал Рамсес. — Ты понял, чего я ждал от тебя. Это все на сегодня или есть еще что-нибудь?
— Еще несколько строк, твое величество. Перед тем как обмакнуть калам в чернила, мне пришлось подняться духом на высоту твоего величия…
Рамсес не счел нужным уточнить, что именно делал писец, чтобы «поднять свой дух».
— Я доволен. Прочти мне остальное.
Пентаур облизнул губы.
— «…И не похваляется он никогда. Отличны замыслы его, прекрасны намерения, точны и ясны его указания. Он великий защитник своих колесниц, охраняющий войско свое в день сражения. Все соратники его возвращаются в домы свои, он вызволяет пехоту свою из беды, и сердце его подобно медной горе. И вот собрал его величество войско свое и свои колесницы и отряды шардана, которых захватил и привел к победе своею рукой, и снабдили их всяким оружием и наставили их, как вести бой. И вот направился его величество на север, и войско его и колесничие его с ним. Выступил он в поход в год пятый, месяц второй лета, день девятый. Миновал он крепость Чару, мощный, как Монту, в своем продвижении вперед, и все чужеземные страны трепетали пред ним, и правители их приносили дары свои, а все непокорные пришли, согбенные в страхе пред могуществом его величества. Шло войско его по узким теснинам, как по дорогам Египта…»
— Великолепно! — воскликнул Рамсес. — Ты сможешь продолжать в том же духе?
— Похвала его величества придает мне сил.
— Что ж, ты заслужил похвалу. Когда выйдешь из зала, не уходи сразу. У дверей увидишь придворного. Передай ему, что я желаю его видеть, а потом дождись его.
Пентаур вышел. Через придворного Рамсес приказал хранителю казны вручить писцу Пентауру, ожидающему у дверей, три золотых кольца.
Вошел военачальник Урия. Мрачное выражение его лица контрастировало с радостной улыбкой его повелителя. Тот не замедлил сделать военачальнику замечание:
— Солнце стоит высоко в небе, а ты до сих пор не прогнал ночь с лица.
— Да простит меня мой божественный повелитель! Правду сказать, новости из Азии расстроили меня.
— Я слушаю.
— Муваталли приобретает все новых союзников.
— Это союз голодных крыс. Обещания таких союзников стоят немного, что для него, что для нас. Они просто бегут на запах сыра.
Урия, похоже, не разделял благодушия своего господина. А тот продолжал:
— По моим сведениям, у Муваталли отчаянно не хватает средств. Он набрал больше солдат, чем способен содержать. И дань, которую он требует от своих соседей, тоже поступает не вовремя. Если я предложу ему продать Кадеш, он согласится. Но я не дам ему и золотого кольца.
— Слова моего божественного царя — словно солнечный свет!
Военачальнику удалось, наконец, надеть на лицо маску спокойствия. И все же сказанное Рамсесом заинтриговало его: откуда царь знает, что казна Муваталли пуста? Выходит, у него есть соглядатаи в Азии, в том числе и в маленьких государствах, союзниках хеттов. Может быть, и среди шасу. И, несмотря на видимую беспечность, ястребиный взор Рамсеса Усермаатра достигает самых удаленных уголков империи…
— Как проходит чистка в армии?
— Следуя рекомендациям твоего величества, я действую со всей осторожностью. Но пожилые офицеры уже поняли, что по новым правилам их скоро признают непригодными для службы. По достижению определенного возраста…
— И определенного веса тоже.
Военачальник, мужчина весьма дородный, не сумел скрыть смущенную улыбку.
— Толстяк — это либо бездельник, либо обжора, — заявил Рамсес. — В обоих случаях он не сможет как следует защищать царство. Если он бездельник, подчиненные не станут уважать его, если обжора — с людьми не справится, раз не может обуздать свой аппетит. В походе он не насытится обычной порцией, а в бою медленнее бежит.
— Твое величество уже говорил мне об этом. Часть недостойных я уволил, другим поручил задания, при исполнении которых их воинская доблесть не будет подвергаться испытаниям.
— Небрежный офицер в армии — как больная голова на здоровом теле: ему нужно вдвое больше времени для исполнения своих обязанностей, чем офицеру бдительному. Наглядный пример тому происходившее в Кадеше, когда атака хеттов застала нас врасплох. Только мой возничий Менна, командир Хорамес и твой сын Юпа сразу же схватились за оружие и встали подле меня. Солдаты разбегались, как куры от лисицы, потому что их командиры не сумели вовремя отдать приказ и сохранить порядок. Солдат в походе всегда должен держать свое оружие под рукой и хватать его по первому приказу командира.
Эти слова военачальник слышал уже второй раз. Фараон заговаривается? Потерял память? Личная гвардия, состоящая из шардана, не отходила от него ни на шаг, да и неарины подоспели вовремя и спасли его. Он что, считает военачальника недоумком?
— И поэтому, военачальник, когда реорганизация армии закончится, ты уступишь место своему сыну Юпе.
Если бы потолок обрушился на голову Урии, его потрясение не было бы большим. Рамсес положил конец долгой и славной карьере, как гасят колпачком пламя в лампе. Рот его приоткрылся, губы задрожали. Взгляд стал блуждающим, цвет лица — болезненным: местами кожа покраснела, а местами стала мертвенно-бледной. Божественный государь не сводил с него глаз. И взгляд его был холодным.
— Я не хотел унижать тебя, разжаловав сразу после возвращения из Кадеша, тем более что это затруднило бы реорганизацию армии. Но, командуя четырьмя воинскими соединениями, ты не можешь отрицать того, что твоя доля ответственности за случившееся под Кадешем велика.
Взгляд военачальника увлажнился. Приговор витал у него над головой с того дня, как они вернулись в столицу. Неужели же он заплачет, как жалкая старуха? Это значило бы, что он признает упрек заслуженным.
— Только твоя божественная мудрость может проникать за горизонт, божественный государь, — срывающимся голосом сказал он. — Но факт остается фактом — твоя армия состарилась.
Иными словами, дисциплина в армии ухудшилась с тех пор, как ею командовал Хоремхеб. Упадок начался еще при фараоне Сети. Вне всяких сомнений, Рамсес уловил упрек в словах военачальника. И это ему не понравилось: выходит, ему нужно было реорганизовать армию еще до похода в Кадеш? Однако он решил, что нельзя настраивать против себя такого уважаемого человека, как Урия.
— Твоя честь спасена, — сказал он, — поскольку сын займет твое место. Я видел его в сражении. Его тело словно отлито из бронзы, и он замечает все вокруг, не поворачивая головы. Он будет хорошим примером подчиненным. А теперь иди!