Франсуа научился вырезать свинцовые литеры. Следуя указаниям Шёффера, он обжигал и закалял их на огне, смазывал жидким воском и вливал кипящий сплав, состоявший из восьмидесяти частей свинца, десяти – олова, четырех – сурьмы и шести – меди.
Он привык также к возгласу ночного стража:
– Sehen Sie zu Feuer und Taglicht!
[52]
Карл Смелый вновь вступил в борьбу с Людовиком XI.
Жанна и Жозеф уехали в Анжер, взяв с собой Деодата и кормилицу. Они спасались от летней жары, которая в Страсбурге была невыносимой.
Наступило время сбора винограда.
Франсуа учился говорить по-немецки, а Арминий – по-французски. Они получили два больших пресса, заказанных лучшему городскому мастеру. Франсуа выложил за них двенадцать экю из собственных средств: вступив в наследство, доставшееся ему от Бартелеми де Бовуа, он пожелал стать равноправным владельцем печатни.
В Эльзасе, как и в Нормандии, из поспевших яблок и груш сделали первый сидр. Затем наступила очередь первого вина, и виноградари объявили, что год будет хорошим. В тавернах на берегах Рейна девушки и юноши распевали песни.
В конце октября Франсуа вырезал и отлил одиннадцать алфавитов. Руки у него огрубели, лицо задубело от жара печи, но на сердце было так легко, как никогда прежде. Шёффер, проводивший в Страсбурге больше времени, чем в Майнце, очень хвалил юношу за усердие, и тот старался еще больше: проверял каждую буковку, обтачивал их напильником и резцом.
Войска Карла Смелого угрожали Льежу. Город, враждебный Бургундцу, злился на короля, который советовал избегать столкновений с мятежным герцогом.
На рынках Страсбурга появилась дичь, и Франсуа впервые в жизни отведал пирог с мясом косули.
Итье обосновался в замке Ла-Дульсад, уступленном Жанной: он платил ей по частям, и процентов она с него не брала.
Прево торговцев, мэтр Людвиг Хейлштраль, посетил "Мастерскую Труа-Кле" – ибо теперь именно так называли печатню – с целью выяснить, что здесь производят. Он с изумлением осмотрел совершенно незнакомое ему оборудование: плавильную печь, прессы, ящики с литерами, наборные формы, разложенные на столе. Ему дали все необходимые объяснения. Напрасный труд.
Во второй понедельник ноября, в праздник святого Виллиброда, Арминий под руководством Шёффера и внимательным взглядом Франсуа сделал свой первый набор: первую страницу Евангелия от Матфея, где излагается родословная Иисуса. Затем он выровнял набор деревянными рейками, соединив их углы небольшими винтами. Шёффер с помощью линейки проверил горизонтальный и вертикальный уровень литер, потом взял в руки плоскую кисточку и смазал их чернилами из флакона, найденного в ящиках Фуста. Набор на широкой дубовой доске был помещен под пресс, а сверху Шеффер положил большой лист бумаги. Кокельман и Арминий опустили крышку на фетровой прокладке и стали поворачивать штангу, пока Шеффер не крикнул:
– Genug!
[53]
Когда штангу повернули в другую сторону, крышка поднялась, и Шёффер с осторожностью акушера извлек бумажный лист.
Это было почти священнодействие. Трое юношей и famulus окружили его, чтобы взглянуть на результат.
– Vollendet!
[54]
– воскликнул Шёффер.
Действительно, печать была превосходной: литеры, с такой любовью вырезанные Франсуа, предстали на бумаге во всей своей красоте. Лист повесили на стенку, и Шёффер решил, что такое событие нужно отпраздновать. Они отправились в таверну, выпили много пива, заедая его сосисками, и Франсуа, которого здесь называли Франц, чувствовал себя бесконечно счастливым. Шёффер сказал, что молодой де л'Эстуаль, невзирая на свой семнадцатилетний возраст, завершил обучение в качестве подмастерья и отныне в его отсутствие будет мастером; тем самым он давал ему преимущество перед собственным сыном Арминием, которому предстояло унаследовать мастерскую в Майнце. Гильдии печатников еще, разумеется, не существовало, и возникли некоторые сложности с прево торговцев, который не мог понять, к какому цеху Франсуа приписать. Наконец было решено включить его в корпорацию ювелиров.
На следующий день Франсуа, изучив первый оттиск, обнаружил несколько едва заметных заусениц на контурах отпечатанных букв и обратил на это внимание Шёффера.
– У тебя глаз зорче, чем у меня, мой мальчик. Все так. Как же я не заметил? Слишком жидкие или недостаточно тщательно размешанные чернила.
Флаконы с чернилами стояли на подоконнике, в той части мастерской, куда не доходил жар печи.
– А из чего они сделаны? – спросил Франсуа.
Шёффер бросил на него иронический взгляд.
– Хочешь узнать? Еще бы, это один из величайших секретов нашего искусства!
Все же он доверил Франсуа тайну: чернила представляли собой смесь, включавшую шесть с половиной частей сажи, из которых одна часть была жирной, полторы части танина, полчасти окиси железа, треть части винного спирта, часть и две трети части дистиллированной воды. Одну часть сажи можно было заменить чернилами каракатицы, если таковые имелись в наличии.
– Одно из необходимых условий – это тонкость измельченной крошки, которая должна быть легче самой тонкой пыли и подниматься от дыхания, пока не добавишь винный спирт и воду.
Через десять дней Карл Смелый вступил в Льеж, который в принципе – но только в принципе – находился в его владении. Город дорого заплатил за союз с Людовиком.
На улице Труа-Кле с королевским пренебрежением отнеслись к военным новостям. Шёффер приступил к первому в этой мастерской большому изданию – печатанию Библии на латыни, объемом в тысячу двести восемьдесят страниц инкварто, по 42 строки на каждой, с буквицами работы Франсуа де л'Эстуаля. Жанна с Жозефом примчались из Парижа, а Феррандо явился из Лиона с запасом сукна, которое намеревался продать на ярмарке в Страсбурге.
Именно в этот день асессор князя-архиепископа Александра Люксембургского решил выяснить, чем все-таки занимаются в мастерской на улице Труа-Кле, ибо прево торговцев поделился с ним своими опасениями. Асессора приняли с величайшим почтением и с бутылкой кирша. Шёффер показал ему первые напечатанные страницы из Книги Бытия. Тот едва не задохнулся. Конечно, он слышал о печатне, но… но…
– И все это сделано механически?
– Нет, монсеньер, – ответил Шёффер, – это создано руками и разумом человека по божественному внушению.
Первые отпечатанные листы дрожали в руках асессора: внезапно он опомнился и покачал головой. С трудом сдерживая волнение, он пробормотал, что должен – да, и незамедлительно, сегодня же – известить о великом чуде князя-архиепископа. Жанна, Жозеф, Феррандо, Франсуа и все остальные едва не расхохотались. Асессор отбыл в полном восторге.