Правда, напарник вора достал свой пистолет и пальнул Стиву в голову.
Пришла моя очередь биться. Я бросился на грабителя как разъяренный терьер – мы, разумные роботы, легки, проворны и при этом неудержимы. Я схватил грабителя поперек талии и уже потянулся, чтобы взять его на удушку…
А в следующий миг ситуация вновь переменилась. В спальню ворвалось еще больше народу: люди в форме, двое полицейских и охранник. Меня оттащили от грабителя, его самого и его подельника разоружили и заковали в наручники. Стиву было уже не помочь: пуля вошла в левый глаз и пробила череп насквозь.
Меня попытались утешить, но, право же, что можно сказать роботу, который ничего не чувствует? Я ведь просто гражданин, который симулирует человеческие эмоции, не испытывая их по-настоящему.
Стив погиб. Мой ручной человек умер, спасая меня. Бедный дурак, он так и не понял, что мне ничего не грозит, ведь я давно обо всем позаботился. Даже если бы пуля повредила жизненно важный механизм, в банковском хранилище припасена точная моя копия – ее всегда можно скачать и установить.
На следующий день я вышел на работу. Какой смысл держать траур, если и так все знают: роботы не горюют.
Впрочем, Стива мне не хватает, очень. Моментов, когда я видел его истинно человеческую природу, ничем не заменишь.
Из Стива вышел отличный питомец: понятливый, послушный. Я и не замечал, каким он был великолепным спутником.
Люди часто оставляют себе сувениры на память о чем-либо или о ком-либо. Почему роботы должны быть исключением? На следующий день я изготовил чучело Стива, которое посадил в его любимое кресло в гостиной у окна.
Но городская администрация заставила убрать Стива. Сказали, это негигиенично, пускай даже я тщательно стерилизовал чучело и обработал химикатами. Это, видите ли, против человеческих обычаев. Власти сказали: «Либо похорони труп, либо кремируй».
Я их не понял. От предка, Эдвина аа14323аа, мне остались кое-какие интегрированные схемы – и это считается допустимым. Не понимаю… Разумные роботы и люди – все мы равноправны в глазах закона. Так почему я не могу оставить себе голову и тело Стива? Пусть посиживает у окна в кресле – такой, каким я его впервые встретил.
Возрожденный
– Проклятье! – раздался голос. – Я все еще жив!
– Кто тут? – испугался Ричи Каслмен.
– Да я это, Моисей Грелич, – ответил внутренний голос.
Грелич? Знакомое имя. Ну конечно же! Греличу принадлежало тело, которое Каслмен купил для своего нового воплощения.
– Я должен быть мертв, – бубнил Грелич. – Мне обещали, что я буду мертв.
– Ага, – сказал Ричи. – Теперь вспомнил. Это вы мне продали свое тело. И мне должно было достаться только тело, а не содержимое.
– Но я-то все еще здесь. И тело все еще мое.
– Не думаю, – ответствовал Ричи. – Даже если вы все еще в этом теле, оно принадлежит мне. Вы мне его продали.
– Ладно-ладно, это ваше тело. Тогда считайте меня экскурсоводом.
– Мне не нужен экскурсовод! – воскликнул Ричи. – Я купил тело и хочу оставаться в нем в единственном числе.
– Вас кто-то в чем-то обвиняет? – спросил Грелич. – Лабораторный шлемазл
[13]
что-то прошляпил. И я все еще здесь.
– Убирайся!
– Ша, парниша. Мне некуда идти.
– Оставался бы… снаружи.
– Как бы призраком? Извиняй, Герби, я даже не знаю, как это сделать.
– Меня зовут Ричи.
– Знаю, но тебе больше подходит имя Герби.
Ричи попытался не обращать внимания.
– Нужно с этим как-то разобраться, – пробормотал он. – Кое-кто обязательно ответит за столь вопиющее безобразие.
– Ой, сомневаюсь, – тут же отозвался Грелич. – О! Похоже, я в квартире богатого человека?
– Где? Ничего не вижу… Господи, что за тьма вокруг?
– Не напрягайся. Кажется, управление сенсорным аппаратом тела пока при мне. Давай, пробуй теперь. Я переключил зрение.
Тут же органы чувств Ричи стали воспринимать окружающую среду. Он пребывал в постели в своей прекрасной, вознесшейся над Западным Центральным парком квартире. В другом конце комнаты стоял велотренажер. Эстамп Шагала все так же царствовал на одной из стен.
– Это моя квартира, – сказал Ричи. – Полагаю, меня доставили домой после операции. А где же сиделка?
– Сиделка! Мальчик хочет няню!
– Но это же естественно после такой операции.
– Так и я про то же.
– Ты меня не путай. Ты вообще должен быть мертв. И тебе нужна не сиделка, а труповозка.
– Да что ты себе позволяешь?
Ричи устыдился своих слов. Впрочем, в такое положение он попадал впервые. Только вчера он выбрал тело для пересадки своего разума. Необходимость в этой операции возникла, когда выяснилось, что врожденный порок сердца его собственного тела начал прогрессировать. Нельзя было терять ни минуты. Следовало немедленно отправляться в компанию по пересадке разумов. Там и обнаружилось тело Моисея Грелича, который решил покинуть этот мир, а вырученные деньги передать Израилю. В тот же день провели операцию.
Раздался звонок в дверь. Ричи вполз в халат и тапочки и пошел открывать, надеясь, что компания наконец прислала сиделку.
На пороге оказалась высокая стройная дама бальзаковского возраста с длинными темными волосами, закрученными в узел на затылке. На ней было простое пальто, в одной руке сумочка, во второй – белая папка для бумаг. Когда-то она была очень даже ничего, подумал Ричи. Что-то в ее облике было не в порядке.
– Мойша! – воскликнула дама.
– Прошу прощения, его здесь нет… – начал Ричи, но тут же был прерван Моисеем Греличем:
– Эсфирь! Ты ли это?
– А кто еще, по-твоему?
– Заходи, заходи, – пригласил Моисей.
Эсфирь аккуратно вытерла ноги о коврик и вошла в квартиру. Моисей провел ее в гостиную и предложил кресло. Он уже вполне освоился в доме Ричи.
– Слушай, а кухни у тебя нет? – спросила Эсфирь. – Мне как-то проще в кухне.
Ричи почувствовал себя героем какой-то басни. Поскольку Грелич безраздельно управлял их общим телом, Ричи все слышал, все видел, иногда мог даже вставить слово-другое, но больше ничего не мог. И никакого ощущения тела. Когда оно передвигало ногами, Ричи казалось, что он плывет над полом, а не идет.
Он слышал разговор Эсфири и Моисея. Что-то о старых приятелях Моисея из кафешки на Восточном Бродвее – они, мол, беспокоятся о его судьбе: кто-то из них вычитал в «Нью-Йорк пост», что Моисей собрался лечь на операцию по трансплантации тела – мол, он, Моисей, собрался продать свое тело. Мол, он, Моисей, заявил, что Бога постигла неудача, коммунизм постигла неудача, а теперь и капитализм также постигла неудача, и ему, Моисею, мол, нет смысла больше все это выносить. Он, Моисей, мол, собрался воплотить в жизнь еврейскую поговорку: «Если бы богач мог заплатить бедному, чтобы тот умер вместо него, бедный прожил бы свой век припеваючи».