Казанова - читать онлайн книгу. Автор: Иен Келли cтр.№ 20

Первым, кто предупредил Казанову, что его отношения с женой адвоката, Анной Марией, не остались незамеченными, была маркиза Габриелли. Она даже намекнула на сплетни, будто бы любовников видели в садах Фраскати и что Анна Мария беременна. «Рим — город маленький, — предупреждал его приятель-священнослужитель в палаццо ди Спанья, — и чем дольше вы остаетесь в Риме, тем теснее он становится».

Скандала с молодым секретарем кардинала Аквавивы удалось избежать благодаря тому, что муж Анны Марии с супругой подолгу службы вынужден был вернуться в Неаполь, чтобы продолжить работу над законом. Анна-Мария родила первого ребенка Казановы. Ее сестра Лукреция собиралась замуж, и ее свадьба — один из четких маркеров среди всех спорных дат в этот период жизни Казановы. Лукреция Д’Антони («Анджелика») сочеталась браком 17 января 1745 года.

Но причину грозы, из-за которой Казанове было рекомендовано покинуть Рим зимой 1744–1745 года, сам герой приписывает другому скандалу, лишь косвенно касавшемуся самого Джакомо, кардинала Аквавивы и девушки, связанной с семьей преподавателя, учившего Казанову французскому. Тем не менее, похоже, история с Валлати показала Аквавиве, что поведение его нового секретаря вряд ли будет соответствовать сохранению благочестивого спокойствия в палаццо ди Спанья, и потому он предложил Казанове на время уехать из Рима. «Я предоставлю вам повод, который позволит сохранить вашу честь, — заявил он Казанове. — Я даю вам разрешение говорить всем, будто вы уезжаете по поручению, которое я возложил на вас… Подумайте, в какую страну вы хотите ехать. У меня есть друзья повсюду, и я дам вам такие рекомендации, какие, уверен, обеспечат вам занятие».

К огромному удивлению Аквавивы, Казанова попросил послать его ни в Венецию, ни в какой-нибудь другой из великих итальянских городов-государств, где у кардинала были контакты. Вместо этого Джакомо захотел заручиться рекомендательными письмами и отправиться в Константинополь.

Наше слово «персона» происходит от латинского «маска» или «личина»… Поэтому «персона» — это то же самое, что «актер».

Томас Гоббс

Казанова должен был отплыть в Константинополь из Венеции, имея письма-рекомендации к графу Клоду Александру Бонневалю. Однако сперва он должен был разобраться с делами в Риме и вообще в Италии. Как обычно, его подстерегла новая любовная напасть, и достаточно неожиданная — он был уверен, что влюбился в мужчину-кастрата.

В своих воспоминаниях Казанова подробно и точно расписывает финансовые и дипломатические договоренности, достигнутые перед его отъездом из Рима в 1745 году. Папа символически даровал ему рубиновые четки, стоившие максимум двенадцать цехинов, но кардинал снабдил его семьюстами цехинами в испанских золотых дублонах, которые были в то время международной валютой, а сам Джакомо смог скопить еще триста цехинов. Он купил себе векселя — так тогда обычно возили деньги через границу, — чтобы затем обналичить их в Анконе, и направился на север. Он испросил возможности ехать через Венецию, явно стремясь показать своей семье и друзьям, как быстро продвигается его церковная карьера. То, что он писал об этом периоде, стремясь упорядочить свои расходы, похоже на своего рода финансовый отчет. Помимо того, что он явно умел обращаться с числами и неизменно ощущал и облегчение, когда имеющиеся суммы позволяли ему платить, и негодование то того, что приходилось это делать, мы можем также найти в его заметках массу интересных второстепенных меркантильных деталей. Все это занимает больше места, чем его повседневные высказывания о долгожданной беременности Анны Марии, которая, как ему наверняка было известно, вскоре, скорее всего, даст жизнь его первому ребенку. Его всецело занимает мир собственных счетов, и подсчет прибылей и убытков становится предметом безжалостного самостоятельного аудита автора.

В Анконе Джакомо случайно познакомился с семьей странствующих актеров, среди которых сразу же почувствовал себя как дома. Среди них он ощутил ту же знакомую с детства родную атмосферу — «всю энергию театра; довольно игривую», так могло бы быть, если бы его матушка решила взять детей с собой на гастроли. Казанова описывает возглавлявшую это семейство мать, двух ее молодых дочерей и двух сыновей, один из которых произвел на него ошеломляющее впечатление. «Беллино», лет шестнадцати, был «восхитительно красив» и имел успех как певец-кастрат.

Папское государство, куда входила Анкона на протяжении большей части восемнадцатого и в начале девятнадцатого века, запрещало женщинам выход на сцену, также они были устранены и из церковных хоров в Риме. В частности именно поэтому венецианские актрисы, как и мать Казановы, вынуждены были делать карьеру вне итальянского полуострова. Папский запрет распространялся и на оперу, в которой мужчины не могли петь партии сопрано и контральто по природным причинам. В некоторых случаях, как в шекспировской традиции, женские партии пели мальчики, однако сила и особая красота не сломанного, но взрослого мужского голоса кастратов стала экзотической особенностью итальянской музыкальной сцены, которая столь высоко ценилась и оплачивалась.

Певцы-кастраты, подвергшиеся хирургической операции по удалению семенных желез до наступления подросткового возраста, имели долгую и музыкально прославленную традицию в папской и литургической музыке. Они пели в базилике Святой Софии в Византии и в Ватикане с конца шестого века. Ангелоподобные голоса — столь же высокие, как у мальчика-певчего, но с силой и глубиной взрослого мужчины — приносили кастратам славу и положение при папском дворе. Развитие оперы и больших оперных театров, с многочисленными постановками на античные темы по либретто Метастазио, ставившими основной задачей демонстрацию вокального мастерства, способствовали карьере кастратов. Очарование необычного звучания отмечал даже такой флегматичный меломан, как Чарльз Берни: «Это был совершеннейший восторг! Колдовство!» Кастраты стали суперзвездами. Ценой их пожизненных страданий было заплачено за голоса, сочетавшие в себе блеск, прозрачность и. силу с техникой и художественной выразительностью зрелого артиста и взрослого художника. И потому эти пережившие трагедию дивы зарабатывали гораздо больше, чем их обычные коллеги-мужчины, а композиторы Гендель, Гайдн, Глюк, Люлли, Монтеверди и Моцарт писали для кастратов специальные партии диапазоном в три октавы. Их карьера часто длилась несколько десятков лет, и выступления шли по всей Европе.

«История» Казановы посвящена описанию столь необычных и чисто итальянских путешествий, подернутых флером эротической интриги и куртуазных побед в салонах и при дворах всей Европы, и потому кажется естественным, что пути Джакомо и пути успеха современных ему знаменитых певцов-кастратов — а некоторые из них, как и он, были родом из Венеции, — неизбежно должны были пересечься. Встреча с прославленным Фаринелли представляется просто неизбежной. Однако удивительно то, что он влюбился в первого известного castrato, которого встретил.

На самом деле Беллино представлял(-а) собой следующую ступень развития этой вариации вокального искусства, которая особенно возмущала благопристойность итальянского театра и хоров, — ряженую под кастрата женщину, вынужденную притворяться ради своей музыкальной карьеры. Действительно, широко были распространены слухи, что некоторые из кастратов — женщины, и потому многие из них регулярно подвергались унизительной процедуре осмотра покалеченных гениталий с целью удовлетворить интерес критиков, блюстителей морали или просто похотливых экспертов. Это был рискованный бизнес, по сути — маскарад против Церкви и закона, но кастраты в любом случае играли в опасную двойную игру. Часто, хотя и не всегда, они исполняли женские партии в opera seria — партии богинь и королев, должным образом одетых. Нередко кастраты демонстрировали женский бюст, используя возможности театральной и корсетной моды того времени. Многие имели гетеросексуальные и гомосексуальные — или даже транссексуальные и трансгрессивные — связи. Некоторые из них, как говорят, могли, несмотря на операцию, выполнять половую функцию мужчины, что придавало им совершенно особую привлекательность для женщин, склонных к опасным сексуальным приключениям или просто опасавшихся беременности. Иногда кастраты позволяли распространять слухи, будто они являются женщинами, гермафродитами или неким неприкасаемым третьим полом, которым, в определенном смысле, они и были. В искусстве и в жизни кастраты воспринимались на грани сексуального и художественного эксперимента, были предметом страсти, презрения, жалости и зависти; воплощая триединство божественного, непорочного и человеческого начала.