Уилл промолчал.
Я тебе раньше-то не говорил, — слышь, малый? — но Господь, он, хотя знаки свои давал мне, но всегда имел в виду нас обоих, потому что мы завсегда вместе с того самого утра, как тебя сунули в камеру напротив моей. И это ведь тоже Господь подсуетился, ты ж понимаешь! Клянусь тебе, я чувствую, что загадка Божьего промысла в отношении нас с тобой уже начинает проясняться. Вот я точно тебе говорю: не сегодня, так завтра мы узнаем, что Господь хочет, чтобы мы сделали на этой поганой войне, и за каким таким хреном вызволил нас из тюрьмы в Милледжвиле, а потом заставил участвовать в походе чужой армии. Есть какая-то важная задача, которую мы должны выполнить. И если ты думаешь, что я больно высоко залетел и попусту крыльями хлопаю (я ведь знаю, ты большой скептик), то я тебе напомню, что в Библии Божьи посланцы тоже, как правило, были не из высших классов, да и сам Моисей однажды убил человека! Так что, если Господь выбрал таких горе-солдатиков, как мы с тобой, он знает, что делает; может, хочет показать, что если уж нас на путь истинный выведет, то может вывести на него любого! Я в смысле, даже ты не будешь спорить с тем, что от человечества ему одни неприятности, все гады и скоты — ну, кроме разве что таких ангелов, как твоя мисс Томпсон да, может быть, еще та проституточка с зубами как у кролика, с которой ты обжимался в Саванне. Но по большей части все мы получились не такими, как хотел Бог, а вначале ведь он так на нас рассчитывал! Мы его бо-ольшая ошибка. Нет, ну, не только мы, конечно: летучие мыши его ошибка, клещи и слепни всякие — это два, потом пиявки, жабы и гадюки… все это его ошибки, но величайшая ошибка — мы. Так что, когда я говорю, что чувствую: момент почти настал и его замысел в отношении нас вот-вот прояснится, я хочу, чтобы ты мне верил. На самом деле у меня уже есть одна мыслишка по поводу того, чего он может от нас хотеть. Сказать? Уилли! Хочешь наконец узнать, в чем может быть наше призвание?
Когда Уилл так и не ответил, Арли забеспокоился: Ты что там, заснул, что ли? Эй, малый!
Арли пробрался к козлам, где на средней опоре крыши висела керосиновая лампа. Позаимствую на секундочку, — сказал он. — Глянуть надо на пациента.
Ну да, все так, как он и ожидал: в свете лампы глаза Уилла оказались закрытыми, веки и щеки выбелены осевшей на них мучной пылью, а на мальчишеском лице ясное, довольное выражение, чуть ли не улыбка на побелевших губах — наверное, ему снится сон, и во сне он с мисс Томпсон… но это ж Уилл, он ее там не трахает, не-ет, — скорее, стоит с ней перед алтарем в церкви. А я при этом, — подумал Арли, — наверняка его шафер; околачиваюсь рядом с кольцом наготове.
VI
В авангарде левого фланга, которым командовал генерал Слокум, основной ударной силой был Кил-Всехзагубил — Килпатрик со своей пятитысячной конницей, в которую входила как кавалерия, так и конная пехота. Переправившись через Саванна-Ривер, его эскадроны продвигались к северу, не оставляя на пути ни одного несожженного поселка. По большей части он почти не встречал сопротивления. На всем протяжении марша Килпатрик собирал ценности, пока трофеев не накопилось на целый персональный обоз: серебряные сервизы, тонкое постельное белье, хрусталь, крепкие напитки в бутылках, оплетенные бутыли с вином, на закуску пироги, копченое мясо, яйца, варенья, сухофрукты и жареные орешки, кофе в зернах и прочие услады гурмана.
Ворвавшись однажды под вечер в поселок Аллендейл, он уловил манящий аромат и поднял руку, остановив движущуюся за ним воинскую колонну. Запах жарящегося мяса исходил от дома, притулившегося поодаль от дороги, за рощицей виргинских дубов. Дом оказался пуст, однако во дворе, в отдельно стоящей кухне какой-то мулат в поварском колпаке готовил обед нескольким рабам. Рабы сидели за столом и при появлении белого начальника в испуге повскакали. Что это? — спросил Килпатрик, заглядывая в огромный котел, где булькало варево, в котором виднелись куски отставшего от костей мяса, плавала репа и зелень, чеснок и специи столь изысканные, что генералу сразу вспомнились радости цивилизации, которые он презрел, грудью встав на защиту государства. Le lapin,
[16]
— ответствовал повар, креол-полуфранцуз, назвавшийся Жан-Пьером. Черт подери, — изумился Килпатрик, отхлебнув варева из поварешки. Вы все, — произнес он, обращаясь к испуганным рабам, — вы все отныне свободны. А ты, — сказал он повару, — подними правую руку. И в тот же миг опешивший от неожиданности Жан-Пьер был зачислен в действующую армию в чине старшего сержанта, заведующего кухней. — Так что, пользуясь данными тебе правами и привилегиями, — продолжил Килпатрик, — налей-ка мне тарелочку, Пьер, я подкреплюсь, да и двинемся дальше.
Заодно Килпатрик реквизировал у разбежавшихся владельцев очень приличное ландо и пару гнедых, которые к нему прилагались.
В каждом городке Килпатрик цеплял новую чернокожую девицу, которая с утра до вечера делила с ним тяготы пути, а ночью ублажала в постели. Для ночлега он выбирал себе лучший дом в городе, а в доме — лучшую спальню с самыми мягкими перинами, самыми пухлыми подушками и самыми теплыми одеялами, которые, сворачивая лагерь, по большей части забирал с собой. В числе прочих в его свиту входил племянник Бастер, светловолосый мальчишка десяти лет, несносный пострел, которого офицеры штаба терпеть не могли. Тот со всеми разговаривал свысока, Килпатрик видел это, но лишь посмеивался. В мальчишке он души не чаял и в часы досуга давал ему уроки чтения.
Переходя реку Малая Салкехатчи, воспользовались Моррисовым бродом, что в двух милях от городка Барнуэлл, и тут колонна Килпатрика наткнулась на отряд кавалерии повстанцев численностью около трехсот сабель. Килпатрик развернул батарею легких пушек. Под прикрытием их огня его конная пехота перешла болотистое русло, постреливая в направлении противника из новых спенсеровских магазинок. Мятежники держали позиции, пока им не смяли фланги, после чего растворились в лесу.
Достигнув Барнуэлла, передовые отряды федеральной конницы нашли городок незащищенным. Там оставались одни женщины и дети, которым офицеры любезно советовали из города как можно быстрее выметаться. Солдаты распоясались. Жутко оголодавшие, они обшаривали дома, снося заборы; тащили все, что ни попадя, опустошали кладовые, рассаживались по кухням, требуя кормежки у работающих там черных, и одни радостно спешили их обслужить, тогда как других приводили к повиновению угрозами. Под штаб Килпатрик занял единственную в городе гостиницу. Заложив руки за сутулую спину, он смотрел из окна, как то тут, то там над городом вздымаются столбы дыма. Смотри, как оно бывает, Бастер, — подозвал он племянника. — Какой еще мальчишка увидит такое! Это почище, чем Четвертое июля! И действительно, вскоре над городом взметнулись огненные вихри; казалось, огонь и черный дым изрыгают жерла вулканов. Отдельными тонкими языками пламя выстреливало вверх, к вечереющему, сумеречно блекнущему небу. Бастер так этим зрелищем проникся, что, покуда дядюшка смотрел в окно, взобрался на стул, вынул из канделябра свечу и давай поджигать занавески. Кто-то из офицеров на него прикрикнул, и весь штаб Килпатрика с руганью кинулся затаптывать огонь, а генерал стоит тут же и радостно ржет. Вот погнал! Не гони особо, Бастерище хулиганское, — слегка журил он племянника, — нам тут надо еще отпраздновать как следует.