Лекарь. Ученик Авиценны - читать онлайн книгу. Автор: Ной Гордон cтр.№ 48

— Господи, помилуй, Христе, помилуй, — вел хор.

В церкви было всего два окошка. Запах ладана мешался со смрадом, однако немного свежего воздуха просачивалось сквозь трещины в деревянных стенах и соломенной кровле, заставляя свечи мигать. Шесть высоких тонких свечей рассеивали тьму вокруг гроба. Саван покрывал все тело, оставляя открытым лишь лицо Цирюльника. Роб сразу закрыл ему глаза, и покойный казался теперь просто спящим, а может быть, очень пьяным.

— Это твой отец? — прошептала стоящая рядом старушка. Роб поколебался, но решил, что проще всего кивнуть. Старушка вздохнула и погладила его по руке.

Роб оплатил поминальную мессу, в которой с трогательной печалью приняли участие все прихожане, и он с удовлетворением подумал, что Цирюльника не хоронили бы торжественнее, если бы тот принадлежал к какому-нибудь ремесленному цеху, да и молились за него не хуже, чем если бы его покрывал пурпурный саван, положенный самому королю.

Когда служба окончилась и люди разошлись, Роб приблизился к алтарю. Четырежды преклонил колени и осенил себя крестным знамением, как учила его матушка когда-то давным-давно, поклонился особо Богу, Сыну Его, Богородице, и, наконец, апостолам и всем святым душам.

Священник обошел церковь, бережливо загасил свечи, а потом оставил Роба скорбеть в одиночестве у погребальных носилок.

Роб не пошел утолить ни голод, ни жажду, оставался коленопреклоненным, словно повис в пространстве между колеблющимся пламенем свечей и сгустившейся вокруг тьмой.

Он не замечал, как идет время, и вздрогнул, когда колокола загудели, призывая к заутрене. Роб поднялся и проковылял на занемевших ногах по боковому нефу.

— Выкажи свое почтение, — холодно велел ему священник, и Роб послушно поцеловал ему руку.

Выйдя на улицу, побрел по дороге. Под деревом облегчился от скопившейся влаги, потом вымыл руки и лицо водой из бадьи, стоявшей у дверей; в церкви священник между тем завершал полунощницу.

Вскоре после того, как священник снова ушел, свечи у гроба догорели и Роб остался в темноте наедине с Цирюльником. Только теперь он позволил себе думать о том, как этот человек спас его, тогда совсем несмышленого мальчишку, в Лондоне. Он вспоминал и то, каким Цирюльник бывал заботливым и как бывало наоборот. Вспоминал восторг, с которым тот готовил и подавал еду, и то, каким он был эгоистичным. Бесконечное терпение учителя и его жестокость. Непристойности и трезвые, практичные советы; смех и злость; душевную теплоту и пристрастие к выпивке.

Роб понимал: между ними не было любви, но их отношения заменяли любовь близких людей — настолько, что при первых лучах зари, осветивших восковое лицо, Роб горько заплакал, и не только по Генри Крофту.

* * *

Похороны состоялись после утрени. Священник не стал задерживаться у могилы.

— Можешь засыпать, — бросил он Робу.

Когда по крышке гроба застучали камни и гравий, Роб услышал бормотание на латыни — что-то о твердой и неколебимой надежде на скорое воскресение.

Роб сделал для Цирюльника все, что сделал бы для близкого родственника. Он вспомнил, как затерялись могилы отца и брата, и заплатил священнику еще и за то, чтобы тот заказал надгробный камень, и указал, что следует написать:

Генри Крофт

Цирюльник-хирург

Преставился июля в 11-й день, лета Господня 1030-го

— Может, добавить Requiescat in расе или что-нибудь подобное? — предложил священник.

Единственной подходящей эпитафией Цирюльнику могли служить слова Carpe diem [50] («Радуйся дню сегодняшнему»). И все же…

Роб не сдержал улыбки.

Священнику не понравилось то, что он выбрал, но этот упрямый юноша платил деньги за камень и настаивал, а потому церковнослужитель записал, что было сказано.

Fumum vendidi. «Я продавал дым».

Глядя, как этот священник с холодными глазами прячет, довольно улыбаясь, в карман свой доход, Роб сообразил, что не будет удивительно, если на могиле цирюльника-хирурга никакого камня вообще не появится. Кому в Эйрс-Кросс есть до этого дело?

— Скоро я вернусь сюда и посмотрю, все ли сделано, как я просил.

Глаза священника при этом затуманились.

— Ступай себе с Богом, — лаконично сказал он и вернулся в церковь.

* * *

Донельзя уставший, голодный, Роб погнал Лошадь туда, где оставил в ивовой роще их имущество.

Все было в целости и сохранности. Загрузив снова фургон, он присел и поел. Остатки пирога уже испортились, но он прожевал заплесневелую лепешку, которую Цирюльник испек четыре дня назад. Потом Роб сообразил, что он законный наследник. И лошадь, и повозка принадлежали ему. Ему достались инструменты и приспособления, истрепанные подстилки, шарики для жонглирования и набор для фокусов, блеск и дым, право решать, куда отправиться завтра, куда послезавтра.

Первое, что он сделал — вытащил пузырьки «особого запаса» и разбил их один за другим о большой камень.

Оружие Цирюльника он позднее продаст: его собственное лучше. Но саксонский рог повесил на шею.

Взобрался на козлы, посидел — прямо, торжественно, будто на троне.

Быть может, подумалось ему, он поищет и найдет себе мальчика в помощь.

Роб продолжал их всегдашний путь — «совершал прогулку по новорожденному миру», как сказал бы Цирюльник. В первые дни он все никак не мог заставить себя разгрузить повозку и дать представление. В Линкольне зашел в трактир, взял себе горячего. Сам он не готовил, питаясь по большей части хлебом и сыром. Хмельного не брал в рот. Вечерами сидел у костра на стоянке, остро ощущая свое одиночество.

Он все ждал, не произойдет ли чего. Ничего особенного не случалось, и постепенно Роб стал понимать, что придется вести самостоятельную жизнь.

В Стаффорде он решил, что пора браться за работу. Лошадь стала прядать ушами и вставать на дыбы, когда они въехали на городскую площадь, и Роб ударил в барабан.

Чувство было такое, будто он всю жизнь работал в одиночку. Ведь его зрители не ведали, что на помосте должен быть еще и старший, который подает сигналы, когда начинать жонглировать, когда заканчивать, а еще рассказывает забавные истории. Поэтому они толпились вокруг, слушали, смеялись, восхищенно смотрели, как он рисует их подобия, раскупали целебный напиток и стояли в очереди, чтобы он осмотрел их за занавесом. Беря их за руки, Роб почувствовал, что дар вернулся к нему. У могучего кузнеца, который по виду способен был перевернуть мир, внутри сидело нечто, пожиравшее жизнь, и долго кузнецу не протянуть. Худенькая бледная девушка, на вид очень болезненная, располагала таким неисчерпаемым запасом сил и здоровья, что Роб, взяв ее за руки, почувствовал прилив радости. Возможно, прав был Цирюльник, когда заявил, что дар подавлен действием крепких напитков, а после воздержания вернется. Впрочем, какова бы ни была причина возвращения дара, Роб обнаружил, что охвачен возбуждением, и с нетерпением ожидал прикосновения к следующей паре рук.