Тихон оглянулся вокруг, чтобы убедиться в отсутствии поблизости подозрительных людишек, доверительно сообщил, сделав улыбчивое лицо строгим, отчего у рта обозначились две глубокие складки, а русые брови сошлись к плоскому переносью.
— Ныне поутру скончался старейший боярин Никита Романович Юрьев. Он и без того давно, с осени, был не у правящих дел, единожды враз лишился речи и рассудка. Злые языки поговаривали — и должно не мимо! — о том, что боярина Никиту околдовали! Боярин Иван Федорович Мстиславский сослан в Кириллов монастырь на Белоозеро. Правитель Борис Годунов обвинил его перед царем Федором Ивановичем в том, что он вкупе с митрополитом Дионисием добивался развода царя с неплодной царицей Ириной. А царь ей во всем послушен и развода не хочет. Вскоре же слух был, что князя Ивана Федоровича отравили. Теперь князь Иван Петрович Шуйский остался один из регентов супротив правителя Годунова. Завтра на Москве надобно ждать волнения торгового и посадского люда, как только до них дойдет слух о том, что и боярина Никиту Романовича отравили присыльщики от Годунова!
Матвей Мещеряк понимающе кивнул головой, пересиливая невольное душевное волнение, — не избежать казакам встревать в московскую смуту! — спросил как можно тише, так что доверенному князей Шуйских пришлось и в самом деле пригнуть голову к голове атамана:
— Так что делать нам? Уже есть повеление начать сборы, чтобы вместе с воеводами идти на стругах из Москвы в Нижний Новгород и далее по Каме-реке вверх, а потом и через Каменный Пояс в Сибирь.
— Ежели завтра поднимется московский черный люд, тебе, атаман, надо будет со своими казаками переодеться в простолюдинов, но с оружием под кафтанами. Постарайтесь протолкнуться к Грановитой палате возможно ближе и по знаку князя Ивана Петровича или Андрея Ивановича ворвитесь первыми в царские палаты. За вами, словно волчья стая за вожаком, ворвутся московские посадские и торговые мужи. Кричите, чтобы государь Федор Иванович выдал народу правителя головой, а его сородичей сослал бы в дальнюю ссылку.
— Но как нам одеться в кафтаны простолюдинов, когда на нас короткополые казацкие кафтаны. Под ними саблю не скроешь, разве что только нож или кинжал за пазуху сунуть! — задал резонный вопрос Матвей. — А с этим оружием против царских стрельцов в драку не кинешься — себе накладнее выйдет!
Тихон, продолжая неспешно шагать рядом, обходя Лобное место, незаметно протянул атаману увесистую черного бархата кису, которую Матвей принял и сунул за пазуху, чувствуя, как она тяжело надавила на пояс вокруг кафтана.
— В кисе серебро, купите просторные мужицкие кафтаны, чтобы надеть их поверх кольчуг — мало ли какая потасовка может случиться, вплоть до поножовщины. А будут купцы интерес иметь, зачем вам мужицкие суконные кафтаны, так сказывайте, что днями уходите вместе с воеводой Василием Сукиным в Сибирь, так кафтаны будут в самый раз от тамошних морозов. Остальное серебро раздай казакам за службу, а ежели удастся убрать правителя Годунова от престола царского, то от князей будет вам и еще милость большая.
— Нам бы указ от царя Федора Ивановича о государевой милости к нам и о снятии всяких вин, которые наложили на нас за побитие ногайского посольства. В том указе восемьдесят первого года положили на казаков вину и за разорение ногайского стольного городка Сарайчика, велено было объявить казаков ворами, ловить их, а поймав, вешать! Хотя от Думы были к нам гонцы с просьбой утишить ногайских разбойников за их постоянные набеги.
— Без сомнения, атаман! Князь Иван Петрович исхлопочет у царя указ о помиловании казаков, в том имейте полную веру.
— Добро, Тихон, пущай князь Иван Петрович имеет на нас твердую надежду. Нужда будет — достанем сабли, помстим правителю за безвинно загубленные казацкие и стрелецкие души!
— Тогда до скорой смуты, — улыбнулся Тихон, с облегчением вздохнул. — Ступай к своим, атаман. Дело к обеду, а вам еще кафтаны на себя примерять! И без того вокруг Лобного места два раза обошли, будто примеряясь, с какого боку всходить на окровавленный помост. Бр-р. — Тихон передернул крутыми плечами, страшась собственной шутки, кивнул головой и быстро ушел, затерявшись в толпе москвичей.
Казаки встретили в их постоянный дом возвратившегося атамана с нетерпением. Не называя имен, Матвей объявил соратникам, что есть возможность помстить московским боярам за то, что в трудный час для Руси казаки, не жалея своих голов, обуздали ногайских набеглых разбойников, а Боярская дума, в угоду ногайскому хану Урусу, казнила казацких посланцев, которые привезли в Москву пленных ногайских ратников, пойманных на Волге с русскими невольниками, угоняемыми в рабство.
Тимоха Приемыш тяжело завозился на лавке, которая скрипела под его тяжестью.
— Говори, атаман, что делать надо? Скажешь — так и на Кремль боем полезем, как лезли на Кашлык, на Саусканский мыс и на Бегишев городок! Не впервой, да и не в последний раз!
— Не вскипай, Тимоха! — остудил горячего есаула атаман. — Кремля нашей сотней не осилить, там стрельцов с две тысячи человек стоят недреманно, бердышами в окрошку изрубят!
— Употеют квас из погребов таскать кувшинами для той окрошки! — буркнул Ортюха Болдырев, выбранный казаками после Вагая в есаулы, как и Тимоха Приемыш. — Но атаман Матвей прав, казаки, не резон нам в открытую саблями на стрельцов замахиваться, их вины в гибели наших казаков нет, и не они указом объявляли нас ворами, требуя нашей смерти! Вот ежели люд московский подымется, тогда и кремлевские стрельцы им не помеха, примнут к стенам, аки половодье плавучий мусор сносит к плетню.
— Уговоримся так, братцы казаки, чтоб без моего слова в драку не кидаться, кто бы и как вас не тузил в толпе кулаками по бокам, искушая пустить в ход сабли.
— Ну а зуботычиной можно употчевать, ежели кто уж слишком нахально тыкать в бока будет? Чай и мои ребра не понапрасну мне от бога дадены, чтоб всякий охочий их зазря гнул! — со смехом уточнил у атамана Тимоха.
— Зуботычиной одарить охальника можно, — согласился Матвей и добавил: — Дела боярские темны извечно, а нам наши головы еще сгодятся шапки носить по морозу, чтобы моль их в сундуках не изъела. А теперь раздайте казакам серебро, чтоб купили себе кафтаны да шапки, какие московские людишки носят, суконные, без нашего сибирского меха. Ну, братцы, пошли по торговым рядам деньгой трясти!
Есаулы переглянулись между собой, атаман заметил их нерешительность и, надевая шапку и заправляя длинные темно-русые волосы с виска за уши, поинтересовался:
— Что-то еще есть на уме? Сказывай, Ортюха!
Ортюха кашлянул в огромный волосатый кулак, нахмурил сросшиеся черные брови, нагнав две глубокие морщины над крутым переносьем, проговорил хрипловатым голосом:
— Мы тут подумали… про воеводу Василия Сукина. Что-то нам его сучье прозвище не по нутру, атаман. Одно дело идти Сибирь воевать со своим атаманом, каков был Ермак или с тобой, Матвей, иное с воеводой, имя которому… ну прямо не человеческое!
Матвей Мещеряк не удержался и громко захохотал, прихлопывая ладонями себя по бокам: