Самарская вольница. Степан Разин - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Буртовой cтр.№ 48

Митька благодарно хлопнул друга ладонью по спине. Говорить ничего не стал — к ним подошел сотник Хомутов, присел рядышком, с удовольствием поделился своими радостными мыслями:

— Вот мы уже и в Царицыне, братцы мои милые! А там и на Саратов пойдем. Сдадим колодников московским стрельцам, кои стоят в городе, а сами домой, к женкам и детишкам… у кого они есть!

В Царицыне их нагнало войско Степана Тимофеевича, и весь город словно дыбом встал. Стрелецкий голова Леонтий Плохово не мог утишить всесильного атамана, не мог взять у казаков, как то повелел астраханский воевода князь Прозоровский, ни пушек, ни приставших к войску стрельцов и посадских. Более того, прознав о воеводском притеснении, чинимом донским казакам во время их приезда в Царицын для торгов и разных покупок, Степан Тимофеевич с своими людьми, бревном выбив двери, ворвался в воеводский дом. И быть бы воеводе в Волге, да успел схорониться надежно. А когда сыскали, ярость атамана утишилась, и он, всенародно потрепав Унковского за бороду, настращал его:

— Ежели ты, воевода, станешь впредь нашим казакам налоги да всякие препоны чинить, то тебе от меня живу не быть!

Досталось, на словах пока что, и астраханскому воеводе Прозоровскому, когда его именем Леонтий Плохово вновь попытался истребовать от атамана выдачи приставших к нему астраханских, а теперь и части царицынских стрельцов.

— Воевода князь Иван Семенович изволил сказать, вразумлял грозного атамана упрямый стрелецкий голова, высясь дугой над сидящим в кресле Разиным, — что ежели своровавшие пред великим государем и царем Алексеем Михайловичем стрельцы не будут тобой выданы под караул для сыска, то тебя бы, атаман, стращать государевым гневом!

И содрогнулись Михаил Хомутов и Митька Самара, бывшие в тот час на воеводском дворе Андрея Унковского вместе с казаками, царицынскими стрельцами и посадским людом. Вскинувшись на ноги, атаман свистнул выхваченной из ножен саблей. К счастью, гнев Степана Разина излился не сабельным ударом на голову исполнительного и бесстрашного стрелецкого командира, а едино лишь словами:

— У казаков того не повелось, чтоб товарищей в руки катов для сысков отдавать! Как ты смел предстать предо мною с такими мерзкими речами, а? Видано ли такое, чтоб атаман выдал друзей, кровь проливавших свою бок о бок? Ступай в Астрахань и скажи воеводе, что я его гнева не боюсь! Не страшусь гнева и того, кто сидит куда как повыше воеводы Прозоровского! Уразумел? — От этих слов стрелецкий голова пыхнул гневом и руку потянул было к сабле, да знал — не успеет вынуть свою и наполовину, как рухнет к сафьяновым сапогам атамана двумя красными половинками…

— Мыслимо ли такое слово… — начал было перечить атаману неустрашимый по натуре Леонтий Плохово, но Степан Тимофеевич ухватил его левой рукой за кафтан, подтянул к себе, в мертвой тишине двора негромко, чуть подняв голову к высокому стрелецкому голове, леденящим голосом договорил то, что начал:

— Твой воевода мыслит обращаться со мною как со своим холопом! Но я — вольный казак вольного Дона! Ныне я сильнее князя, и грянет час, расплата не минет его! Да и других негодяев, что успели на шее черного люда разжиреть сверх всякой меры! Попомнит воевода Стеньку Разина и дареную от меня шубу!

Михаил Хомутов незаметно тронул оторопевшего Митьку Самару за рукав кафтана, прошептал почти в ухо, для чего ему пришлось приподняться на носки:

— Идем-ка, Митяй, на струги! Ныне как раз божий праздник Покрова, не покрыться бы городу нашими головами, коль начнется свалка, как недавно в Яицком городке… Вона как разошелся атаман, уже и на великого государя без страха кулаком замахивается! Припомнят и нам Яицкий поход и Кулалы. Боюсь я, Митяй, что кандальные, которые сидят у нас на стругах, могут плохую службу сослужить… как факел, сунутый в бочку с порохом…

Стараясь не привлекать к себе внимания, они потихоньку выбрались из толпы, обступившей атамана, воеводу и стрелецкого голову на крыльце воеводского дома. По дороге к стругам Михаилу Хомутову с превеликим трудом удалось договориться с перепуганным купчиной продать им харчи. Купец, бегая серыми глазами, глянул на стрельцов в приоткрытую дверь, не решаясь впустить их внутрь, но, прознав, что сотник не их города, а идет в Самару и возьмет продуктов много, попросил прислать людей, когда стемнеет, уговорившись с воротной стражей, чтобы впустили их по условному стуку. Получив с сотника добрый задаток, купчина уверовал, что имеет дело с людьми честными, и обещал, что к вечеру приготовит все, что они ему закажут и в нужном количестве.

Едва вечернее солнышко опустилось за горизонт и сумерки навалились на город, Хомутов позвал Митьку Самару на корму струга, распорядился:

— Возьми десяток, а то и вдвое больше своих стрельцов и ступай к купчине. Как воротитесь, так и сниматься с якорей будем. Да корзины с мешками захватите, — добавил сотник, — в ладонях не много снесете.

Митька, отобрав с собой наиболее доверенных стрельцов, подозвал Никиту Кузнецова, тихонько спросил:

— Ну как, готово?

Никита жестом руки дал понять, что все приготовлено, потом так же тихо пояснил:

— Я, с согласия сотника, снял с них кандалы, якобы для лучшего удобства в работе — чинить старые сходни. До вечера они под караулом тюкали топорами. Теперь их привели Еремка Потапов да Ивашка Беляй на струг, переодели в стрелецкие кафтаны и шапки дали свои. Незаметно прошли на нос струга, там сидят рядышком с Ибрагимом.

— И он уходит? — удивился Митька такому сообщению.

— Да… Я сам ему присоветовал уйти на вольный Дон, — с грустью добавил Никита, пояснил свою печаль: — Привык ли мы друг к другу, слов нет. Да кто знает, как его примет самарский воевода! Не схватил бы да не засадил в колодки, будто кизылбашского лазутчика. Или захочет в холопство закабалить?! На Дону ему будет вольнее. Да и у нас явится возможность при случае сказать, будто это он помог колодникам уйти да и сам с ними от сыска сбежал.

Митька подумал и согласился, что так, пожалуй, Ибрагиму и им самим будет спокойнее.

— Иди зови их в общую кучу. В середину не лезьте, а позади шагайте. Как у города будем, пущай отделяются от нас и идут в стан донского воинства. Атаман согласился оставить свои струги, а двадцать пушек свез на берег, воеводе и Леонтию Плохово не отдал. Отговорился тем, что пушки потребны им для отбития возможного нападения крымцев в степи. Ох и умен Степан Тимофеевич, — с восхищением добавил Митька. — Жаль будет, ежели на Дону его скрутят тамошние домовитые казаки. Ну, пошли, братка.

Стрельцы, с корзинами и торбами, полезли от струга вверх по волжскому берегу, потом пошли посадом, темными, без света в окнах, улочками. И только надрывный до хрипоты собачий лай сопровождал их от угла до угла — извелись псы от наплыва в город чужих людей.

Едва стрельцы оказались в полусотне саженей от воротной башни, Митька Самара поотстал к хвосту своего отряда, взял Максима Бешеного за локоть, с улыбкой сказал:

— Говорил я тебе, атаман, что живой не без жизни… Вот и случай тебе сойти либо к Степану Тимофеевичу, либо домой воротиться на Яик. И товарищ твой задиристый Петушок волен идти. Одно прошу, Максим, представь Степану Тимофеевичу Ибрагимку как доброго казака, Никитиного побратима… Чтоб не оттолкнули его, будто лихого кизылбашца. Иного места ему на земле не сыскать.