Самарская вольница. Степан Разин - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Буртовой cтр.№ 31

У окна на низком стульце, согнувшись над гулкой наковальней, сидел крупный, сутулый, едва ли за тридцать лет, человек в домотканой рубахе без опояски. Густые русые волосы, чтобы не падали на глаза и не мешали работать, прижаты широкой черной тесьмой.

На крепкий стук в дверь хозяин каморки повернул крупную голову, голубые и глубоко посаженные глаза настороженно глянули на гостя как бы с укором: «Ну вот, опять, должно, тебя нечистая сила приволокла по мою душу! Нет покоя от царевой службы ни днем ни ночью! Ни зимой ни летом!» К короткой волнистой бороде с губы сбегали длинные усы, рядом с которыми залегли две глубокие складки, придавая лицу неизъяснимо скорбное выражение, даже когда хозяин улыбался гостю.

— Бог ли тебя принес, Аника?

— Кабы Бог, Митяй, а то стрелецкий голова наш Леонтий Плохово. Пришло воеводское повеление сызнова стрельцов собирать на струги и идти в море.

Митька, Семенов сын, а в Астрахани средь многочисленных его заказчиков к нему накрепко приклеилась кличка Митька Самара, досадливо звякнул по наковальне звонким молоточком, проворчал в усы:

— Ведь днями только еле слезли с тех стругов, а теперь опять за треклятые весла садись, ломай спину! Неужто вдругорядь кому-то с великой пьяни пушечная пальба причудилась?

Митька Самара злобился не зря — совсем недавно сполошно их вот тако же согнали на струги, и Леонтий Плохово повел стрелецкий отряд на учуг Увары — стрельцы, бывшие в охране на том учуге — Федька Васильев с товарищами, прислали к астраханскому воеводе срочного вестника, что 17 июля, за час до вечера, они весьма отчетливо слышали стрельбу на море, от песчаных кос верстах в десяти, не более. Стрельба якобы велась из мушкетов да из пушек. Федька полагал, что это дают сигнал воровские казаки Разина, возвращающиеся из разбойного набега на персидские земли, а потому и упреждал воеводу Прозоровского.

По тому известию в Увары без мешкотни вышел стрелецкий голова Леонтий Плохово на двадцати стругах, а на каждом струге по двадцать стрельцов, всё саратовские да самарские. Прибыв на Увары, голова разослал струги в разные стороны, но никаких следов пребывания казаков не обнаружилось, о чем Плохово, возвратясь в Астрахань, и известил воеводу…

И вот, едва передохнув несколько дней от той нелегкой гоньбы по морю, стрельцы вновь должны были сесть за весла и плыть неведомо куда и неведомо за кем в угон!

— Да нет, Митяй, — пояснил Аникей Хомуцкий, отыскивая взглядом место, куда бы присесть. Митька Самара встал со стула, ногой подвинул его пятидесятнику. — На сей раз, сказывал наш сотник Хомутов, дело весьма серьезное, в нижнем Яицком городке взбунтовались казацкие годовальники, а с ними заодно своровали и астраханские стрельцы, тамо бывшие с Богданом Сакмашовым.

— Вот тебе и на-а, — выговорил в недоумении Митька Самара, перебирая на столе инструмент. — Чего ж им так вздумалось?

— Сказывают вестники, будто к атаману Стеньке Разину вознамерились пристать… Супротив них и снаряжается полковой воевода и князь Семен Иванович Львов. Ныне к вечеру быть общей перекличке, да и в море тронемся спешно.

— Ах ты, нечистый! — ругнулся Митька, а кого поминал таковым, понять было трудно — то ли яицких годовальников, то ли атамана Разина, а может, и воеводу. — Куда ж все это деть? — и он обвел взглядом каморку. На полках стояли исполненные уже заказы: конская сбруя из медной чеканки, стопка красиво украшенных медных блюд, две объемистые ендовы [67] с рыльцами для отлива в виде раскрытого утиного клюва. На крючках в стене слева от окошка висели два деревянных щита, обшитых сверху листами меди, а по меди Митька нанес искусно сделанную кружевную роспись: от Бога был дан ему этот дар — чеканить узоры по меди да по серебру. Случалось прежде и по золоту делать замысловатые рисунки, но теперь в Астрахани богатые купцы да бояре опасаются выказывать золотое узорочье перед стрелецкими чеканщиками, чтоб потом над ними не учинили разбойного промысла с душегубством.

Митька поднял с наковальни почти готовую ендову-гусыню — с плавно изогнутой шеей, а вместо глаз вставлены кровавым цветом сверкающие рубины, — сказал с вояку:

— Вот, воевода Хилков через своего дьяка заказывал да съехал из Астрахани, не дождался конца работы…

— Дивная ендова, Митяй! — Оценивающе оглядев ендову, пятидесятник цокнул языком. — Таких и на Москве не много в продаже средь тамошних чеканщиков!

— Приберусь я тут… Кто знает, когда воротимся с похода! Да и все ли воротятся? Ежели со мной что случится, заберешь все это и Ксюше передашь.

Аникей молча мотнул головой, насупил густые брови, филином, не мигая, уставился в темный угол, где в небольшом ящике ручками вверх торчали молотки, молоточки, клещи и еще какой-то инструмент. Митька привычно разобрал утварь каморки, сложил в сундучок и запер инструмент: возил его за собой как и смену белья. Такова стрелецкая жизнь — коль война, бери пищаль, цепляй саблю на себя, клади на плечо тяжелый бердыш и шагай со своим сотником за начальством, не спрашивая, кого отбивать или усмирять придется. А если кончился поход для тебя счастливо и ты уцелел, принимайся за избранный промысел — паши землю, лови рыбу, руби по заказу дома или клади каменные соборы альбо городовые стены и башни, паси в степи скот. А если сноровист — рукодельничай: шей сапоги, кафтаны, обжигай горшки или, как Митька Самара, радуй свой и чужой глаз и сердце узорчатой чеканкой… На государево жалованье, а оно весьма часто к тому же поступает с большой задержкой, себя не просто прокормить, а ежели обзавелся женкой, и рядом, словно грибы-опята вокруг пня, проросли детишки, тогда и вовсе стрелецкая жизнь — не один только мед сладкий да хмельной…

У Аникея женка есть, вот уже десятый годок, да детишек Бог не дал пока что. У Митьки уже два вьюна, семи и десяти лет, бесенятами носятся в доме, переворачивая все с ног на голову, — баловал родитель своих сынков, потому как любил этих голубоглазых пронырливых пострелят и не хотел, чтобы росли они сызмальства в узде и постоянном страхе, не смея шагу ступить без чужого позволения. Из таких-то и вырастают не забияки с отважными сердцами, а енохи-запечники, [68] которых всякий, кому не лень, по шее мимоходом бьет. Жена Ксюша иной раз норовила угомонить ребятишек скрученным полотенцем, и тогда Митька, смеючись, командовал озорникам: «Брысь под печку!» — и те послушно исчезали с материнских глаз. Правда, ненадолго, а потом, из-за угла позыркав плутоватыми глазенками, вновь заполняли горницу шумом и хохотом. Родитель Митьки, отставной стрелецкий пятидесятник Семен, едва детишки начинали баловать сверх всякой терпимости, хватал их под мышки и так, брыкающих ногами, тащил едва не до самой Волги. Вместе с ними живо разоблачался и ухал с головой в воду, будь это в июльский зной или уже в прохладные дни с последней песней скворца. [69] Ребятишки с визгом бултыхались, носились по сырому песку до тех пор, пока солнце не ложилось щекой на западный окоем, где-то далеко-далеко за краем России. Тогда дед Семен брал внучат за руки и, присмиревших, уставших, вел домой ужинать и спать…