Он говорил намного пространнее, чем я сейчас вспоминаю. А я слушал своего наставника, что называется вполуха. Потому как, едва он начал витийствовать, у себя за спиной, за глиняной стеной хижины я услышал довольно странные звуки. Сначала кто-то часто и хрипло дышал, словно запыхавшаяся большая альпийская собака. Затем стал скрестись когтями в стену (стены у галльских мазанок тонкие). Потом словно захлопал крыльями и одновременно как бы зазвенел удилами.
Когда Рыбак покончил со знанием бука и перешел к знанию ольхи, тот, шумный, непонятный и невидимый, медленно двинулся вдоль стены в сторону входа и сперва завыл, потом заржал, а затем зашелся в человеческом кашле.
Гельвет же всё говорил, говорил и возни за стеной, казалось, вовсе не слышал.
А я… Ты знаешь, Луций, я не люблю вспоминать и описывать собственные ощущения. Но тут мне придется это сделать. И ты сам поймешь почему.
Представляешь, когда этот невидимый за стеной двинулся к входу, я вдруг почувствовал, как тело мое покрывается мурашками – зародившись возле шейных позвонков, они побежали вниз по спине, соскользнули на ноги, а с кончиков пальцев ног словно перепрыгнули на кончики пальцев рук и поползли вверх – к плечам и дальше – к первоисточнику на шее и на затылке.
При этом, Луций, я пока страха не испытывал. Но, взглянув на свои руки, увидел, что все они покрыты пупырышками и синими точками, как это бывает при сильном ознобе.
Тут распахнулась дверь, и в хижину вошла Лусена, моя мачеха.
Рыбак даже не посмотрел в ее сторону, но говорить перестал и принялся тревожно вглядываться мне в лицо.
Я же не то чтобы испугался. Я вспомнил, что Лусена обещала разделаться с Рыбаком, если мы с ним снова встретимся. Мне стало досадно, что она таки выследила меня, и стыдно за то, что она сделает в следующий момент. Потому что ничего хорошего я от нее не ожидал.
Медленно и угрожающе Лусена двинулась от двери в сторону очага, щурясь на свет факелов и нас с гельветом, похоже, не видя.
У меня вдруг стало темнеть перед глазами.
Рыбак же схватил меня за руку и радостно прошептал:
«Скоси глаза!»
Я не понял команды.
А Рыбак ударил меня рукой по коленке и повторил:
«Смотри на нее скошенными глазами! Тогда увидишь!»
Я скосил глаза. И, ясное дело, фигура Лусены у меня раздвоилась. Правая Лусена замерла возле очага и стала как бы расплываться в темноте, бледнея и истончаясь. А левая Лусена от очага сделала несколько шагов в нашу сторону, с каждым шагом становясь все более рельефной и освещенной. Глаза у нее вдруг засветились оранжевым огнем, рот оскалился и стал кровавым.
Я перестал скашивать глаза, ожидая, что жуткое видение исчезнет.
Но исчезла правая, обычная Лусена. А женщина с оранжевым взглядом и окровавленным ртом сделала еще один шаг в нашем направлении, резко взмахнула обеими руками, и волосы у нее на голове стали дыбом. Я увидел, что некоторые из ее волос утолщаются, зеленеют и превращаются то ли в каких-то склизких и толстых червяков, то ли в тонких мелких змеенышей с крошечными головками. Некоторые из этих существ стояли торчком, другие свесились вниз, зависли над бровями, обогнули глаза и выползли на щеки, шипя и сверкая желтыми глазками. Один из змеенышей дотянулся до рта и раздвоенным язычком стал слизывать кровь.
Теперь мне стало действительно страшно. Такого страха я еще никогда не испытывал. Ну, разве что, тогда, в Фанской котловине… Я чувствовал, как быстро и холодно у меня каменеют снизу вверх ноги и руки. Когда каменный холод охватил всю спину и подобрался к шее, я в отчаянии зажмурил глаза. Мне показалось, что только таким образом я смогу защитить от окаменения хотя бы голову.
Но Рыбак ударил меня по лицу и в ужасе закричал:
«Не смей! Открой глаза! Сейчас же открой!»
Я открыл и увидел, что чудовищная женщина, двигаясь на меня, начала пританцовывать. И вот, от каждого ее движения… Не знаю, как это вспомнить и описать?… Короче, она из женщины превращалась в животное. Телом это животное было похоже на огромную желтую рысь. Уши у него были острые и красные. А морда – собачья или волчья. Из пасти торчали окровавленные клыки.
Почти вплотную подойдя ко мне, чудовище остановилось и принялось меня с интересом разглядывать. Так жрец смотрит на жертву, прикидывая куда сподручнее нанести первый удар ножом.
Я вновь попытался зажмуриться. И вновь Рыбак заорал:
«Не смей закрывать глаза! В лицо ей смотри!»
Я что есть мочи распахнул глаза и сначала увидел над собой кровавые клыки животного, почувствовал тухлый и мерзкий запах, который шел у него из пасти. А потом заставил себя заглянуть в глаза чудовища, вернее, в один, правый его глаз. Белок у глаза был желтоватым. А вместо зрачка я увидел маленькую фиолетовую фигурку.
Я понял, что это мое отражение. Что мы с этим отражением обречены и уже приготовились к смерти.
Ужас, который я теперь испытал, еще меньше поддается описанию. Это уже не окаменение. Это какая-то жгучая боль, которая не только кольцами охватывает тебе горло, прожигает тебе живот и вонзается в позвоночник – она словно воет у тебя внутри и пахнет, пахнет – серой и кровью.
«Место силы! Ищи место силы!!» – страшным голосом закричал Рыбак.
Это я сейчас вспомнил его слова. А тогда, не разобрав слов и лишь криком его выведенный из оцепенения, я взлетел с циновки, метнулся на Рыбака, столкнув его с медвежьей шкуры. А затем прыгнул на стол, ногой отшвырнув череп-кубок.
И сам то ли завыл, то ли заорал, то ли захохотал – теперь ни за что не вспомню, какой звук я издал от ужаса, от ярости, которая меня вдруг охватила.
Внутри себя я ощутил словно всплеск, или толчок, или взрыв. И следом за этим почувствовал, что все мое существо как бы распадается на части: ноги и руки сами собой отрываются и отлетают в стороны, тело рассыпается на сотни мелких частиц, которые, словно мошки, взлетают вверх, окутывая голову.
И тут я снова увидел желтые глаза чудовища. Фигурки в них не было. А на месте зрачка было какое-то рыжее насекомое, одновременно похожее на шершня и на скорпиона, потому что по бокам у него трепетали крылья, а сзади подрагивал изогнутый хвост с крючковатым жалом.
Я явственно ощутил, что это насекомое напугано и хочет улететь или отпрыгнуть в сторону. Но деться ему некуда.
И поэтому оно прыгнуло мне на горло – горло у меня еще оставалось, – раздирающе вцепилось лапами, обжигающе прилипло животом, удушливо дохнуло мне в ноздри обидой, отчаянием…
Я снова то ли закричал, то ли засмеялся. И тотчас ко мне вернулись тело, ноги и руки. И эту терзавшую меня гадость я рукой сорвал с горла, бросил на стол и стал давить ногой, наслаждаясь оглушительным хрустом, упиваясь собственной яростью и любуясь огненно-оранжевым цветом того клокочущего и шипящего пузыря, в который под моей ногой превращалось казнимое мною насекомое.