Подводя итог «ледового похода» кораблей, капитан 2-го ранга Г. К. Граф писал: «Это был исторический, но вместе с тем глубоко трагический поход русского флота, так недавно мощного, в блестящем состоянии, а ныне разрушенного, не пригодного ни к какой борьбе. Во время этого последнего похода на флоте еще раз вспыхнула искра прежней энергии, прежнего знания дела, и личный состав сумел привезти его развалины в последнюю базу.
Флот окончательно замер, то есть стал только сборищем кораблей, без руководителей и личного состава. Кронштадт и Петроград превратились в кладбище его прошлой мощи и славы, а сами корабли — в живые трупы».
Бруно Станислав-Адольфович Садовинский отказался быть участником этой последней драмы Балтийского флота. Он не принял участия в «ледовом походе». Тяжелейшее решение, принятое от боли за гибнущую страну, от горечи поражения в войне, от мерзости открытого предательства большевиками интересов России в войне с Германией, от недовольства развалом флота и отвращения к распоясавшимся «братишкам» — матросам, от возникшей ненависти к большевикам за развязывание террора против своего же народа — это тяжелейшее внутреннее решение, решение о вооруженной борьбе с большевистским режимом, было принято Садовинским еще в Гельсингфорсе.
Он был холост, молод, силен, и терять ему было нечего.
После «ледового похода» А. Н. Щастного, организовавшего эвакуацию основных сил Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт и спасшего для большевиков около 200 кораблей и судов, Л. Троцкий обвинил его в «саботаже — невыполнении приказов Советской власти», что выразилось в разглашении Щастным «Центробалту» телеграммы Троцкого, предписывающей приступить к срочной подготовке взрывов кораблей Балтфлота. То, что именно Троцкий приказывал организовать, за денежное вознаграждение, уничтожение боевых кораблей Балтийского флота, свидетельствует юзограмма Морского комиссариата от 21 мая 1918 года:
«Юзограмма из Москвы, Морского комиссариата,21/ V19 ч. 20 м.
На номер 803/ОП Нарком Троцкий наложил следующую резолюцию:
“Весьма вероятно, что отъезд немецких офицеров и передача всего касающегося флота Финляндии означает угрозу удара нашему флоту якобы от имени Финляндии.
Необходимо поэтому принять все возможные меры предосторожности. Приняты ли все необходимые меры для уничтожения судов в случае крайней необходимости?
Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов? Необходимо все это проверить самым точным образом.
Троцкий”.
Сообщая это, прошу срочно сообщить, составлены ли списки личного состава, кому поручено уничтожение судов. Списки необходимы, так как предполагается за удачное выполнение в случае уничтожения, выдавать денежными наградами. О способе, как лучше организовать выдачу, распределение и условия таких наград, прошу Наморси дать заключение, сговорившись с Л. Гончаровым для предъявления проектов в Коллегию и Высший военный совет. Беренс».
По приговору большевистского Революционного трибунала ВЦИКа капитана 1-го ранга Щастного спешно расстреляли в пять часов утра 21 июня 1918 года в Кремле на территории Александровского училища, хотя официально смертная казнь в большевистской России была отменена.
Убийство, а иначе этот скорый расстрел и не назовешь, одного из самых уважаемых офицеров Балтийского флота, капитана 1-го ранга А. Н. Щастного, лишь прибавило ненависти к большевикам в душе мичмана Садовинского.
* * *
Можно предположить, что, еще находясь в Гельсингфорсе, мичман Садовинский получил сведения о том, куда и к кому необходимо обратиться в Петрограде за помощью в организации отправки на Север.
Жизненный путь мичмана Садовинского, после того как он покинул Гельсингфорс, приобретает для исследователя ломкие, во многом пунктирные очертания.
Неизвестно, через какую офицерскую организацию и через какой нелегальный канал действовал мичман Б.-С. А. Садовинский, но сохранились воспоминания офицера Балтийского флота, также находившегося в этот период в Гельсингфорсе, капитана 2-го ранга А. П. Ваксмута об организации отправки его самого и еще двух офицеров флота для борьбы с большевиками в Новочеркасск к генералу Алексееву.
Капитан 2-го ранга А. П. Ваксмут вспоминал: «Я, будучи почти не у дел в Гельсингфорсе, решил обратиться за советом к контр-адмиралу М. А. Беренсу. Тогда же М. А. рекомендовал мне, не теряя времени и с соблюдением крайней осторожности, ехать в Петроград, найти названное кафе на Морской, где встречу капитана 1-го ранга П. М. Плена (бывшего командира “Славы”), и он расскажет, как надежнее доехать до Новочеркасска. И действительно, придя в кафе, я сразу увидел П. М., сидящего за столиком в штатском платье. Для тех же, кто лично не знал его, был дан условный знак. П. М. Плен дал мне свой адрес и просил зайти на следующий день за документами и пропуском. Придя к нему в условленное время, я застал там двух молодых офицеров: лейтенанта С. и мичмана И. с миноносца «Изяслав». П. М. выдал нам троим удостоверение, что мы рабочие и едем на Кавказ строить какую-то дорогу. Документы были со всеми нужными печатями Советов. Где на площадках поездов, где на лошадях, а нередко и пешком по шпалам добрались до Новочеркасска, где были устроены общежития, в которых, к общей радости, встретились с ранее прибывшими моряками».
Финляндский вокзал Петрограда встретил Садовинского пустыми глазницами окон. Стекла все были выбиты. Грязь на перроне стояла непролазная. Глядя на все это, Бруно с сарказмом и горечью думал: «Неужели революционная свобода и чистота — понятия изначально несовместимые?»
В Петрограде мичман Садовинский жил по знакомым, не задерживаясь долго у одних и тех же, чтобы не подвергать приютивших его людей опасности ареста чекистами. Он жил одним днем, ожидая скорой переброски на Север.
По прибытии в Петроград Бруно начал разыскивать Ирину. Сначала он решил побывать в доме, где до войны жили родители Ирины. Пройдя по набережной реки Фонтанки, Садовинский дошел до Невского проспекта. По пути, то тут, то там на стенах домов, ему попадались футуристические черно-красные плакаты: «Беспощадная борьба с контрреволюцией!», «Шагайте без страха по мертвым телам, несите их знамя вперед!», «Через трупы борцов коммуны вперед, к коммунизму!»
Пересекая уходящий вдаль в оба конца Невский, мичман с удовлетворением подумал:
— Слава Богу, регулярности Петербурга не могут изменить никакие революционные бури. Как был он задуман Великим Петром городом линейным, парадным, так и останется вопреки всему и на века.
Наконец, Бруно подошел к знакомому дому. В нем они останавливались с Ириной в свой приезд в конце лета 1916 года. Квартира ее родителей была на третьем этаже. Когда Бруно поднимался по лестнице, у него резко заколотилось сердце. Он остановился, оперся на перила лестницы. Постоял полминуты, пока успокоилось сердце, и стал подниматься дальше. Предчувствие не обмануло его: Ирины не было. Осторожно, через соседей, Бруно выяснил, что они с матерью выехали из города еще голодной весной куда-то в деревню, на пропитание. Дальше следы Ирины терялись в смуте, в разрухе, среди разбитых российских дорог.