Ямщина - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 45

— Митенька, я по тебе иссохла вся, стыд до края потеряла… Мне без тебя никакой жизни не будет. И тебе лучшей жены не будет, поверь мне…

— Ты чо, ты чо! — выскользнул из объятий, оттолкнул от себя. — Ты чо, корова, сдурела!

— Ага, — легко согласилась Марья, — совсем сдурела. А ты от меня никуда не денешься, все равно мой будешь. И пусть эта козявка расейска губу на тебя не раскатыват!

Митенька животом на конскую спину плюхнулся, кое-как уселся и наддал вороному пятками так, что тот с места взял крупной рысью.

— Все равно мой будешь! Мой! — уже вслед донеслось Митеньке и он вздрогнул от голоса, в котором слышались тоска и уверенность.

На покос в тот вечер Тихон Трофимович так и не собрался. Из Томска с нарочным подоспело письмо от Дидигурова, и Дюжев, еще не распечатав его, понял: случилось что-то нешуточное. Не стал бы Феофан Сидорович из-за мелочи нанимать ямщика за свои деньги и гнать его в Огневу Заимку — он любую копейку привык считать.

Тут же, в ограде, даже не пройдя в дом, распечатал плотно заклеенный конверт. Феофан Сидорович был краток донельзя: «Тихон Трофимыч, только что узнал из верных рук и тороплюсь сообщить новость, для будущего дела нашего чрезвычайно важную. Какие-то люди скупают твои векселя по всему Томску. Скупают подчистую. Дело это, сам понимаешь, нечистое. Срочно жду». И витиеватая, едва не на всю страницу, подпись.

Тихон Трофимович призадумался. Уж кто-кто, а он хорошо знал: если тишком твои векселя скупают — жди беды. Соберутся они, родненькие, в одни руки, да как вывалят их кучей, а на каждом за подписью дюжевской черным по-белому написано — я, хороший такой, повинен заплатить еще лучшему, либо кому укажет он, кругленькую сумму. И в десятидневный срок. А деньги в обороте. Откуда с маху взять большую сумму? Выбор небогатый — либо недвижимое продавай-закладывай, либо разоряйся до нитки, либо ступай в долговую тюрьму.

Да, крепко взялись неизвестные за купца Дюжева, со всех сторон потихоньку обкладывают. Тихон Трофимович все свои дела за последние годы перебрал, пытаясь понять — кому он так круто дорогу перерезал? И не мог ответа найти. Со всеми компаньонами, с какими ему приходилось дела вести, отношения у него были самые любезные, да и люди все надежные, на десятки раз проверенные.

Голову сломал, а так ни до чего и не додумался. Утром решил ехать в Томск.

В доме они остались вдвоем со Степановной — Вахрамеев и тот, гундел-гундел, непонятно по какой причине, но тоже собрался под вечер и умотал на покос. Пусто, тихо. И в деревне — будто весь народ вымер. Лишь изредка промычит корова да стукнет чья-нибудь калитка. Тихон Трофимович прошел в дом, положил письмо в свои бумаги, спустился вниз, потоптался посреди ограды, не зная куда себя деть, и побрел потихоньку на бугор. Все под ноги глядел, а когда у изножия бугра поднял голову — у него аж дыхание пересеклось: церковные стены, поднявшись до отметки будущей колокольни, величаво парили над деревней, похожие на корабль. Господи, так церковь-то почти и готова! Осталось настелить перекрытия, поставить колокольню, водрузить крест, а там уже и останется совсем малость — изладить внутреннее убранство. По всем раскладам выходило — на месяц, от силы на два, оставалось работы плотникам.

Он долго смотрел на светящиеся в потемках стены, затем неторопко поднялся на бугор и погладил ладонями круглые, теплые бока бревен, которые показались ему живыми.

Короткая июньская ночь, похожая на мимолетный сон, надернула реденькую темноту на Огневу Заимку, словно дырявой рубахой прикрыла, и тут же начала ее стаскивать. Зыбко на земле, неясно. Совсем не спится в такую ночь, когда бродят по проулкам вздрагивающие тени. И Тихон Трофимович, отойдя от церковной стены, все стоял и стоял на бугре, смотрел на деревню, на светло поблескивающую Уень, и не хотелось ему думать ни про письмо Дидигурова, ни про поездку в Томск — вообще ничего не хотелось, кроме одного — век бы вот так стоять и смотреть.

Но крепко держали Тихона Трофимовича земные дела и не отпускали его от себя ни на шаг.

Вернулся домой, поднялся в спаленку и, едва только открыл дверь, понял: чужой кто-то здесь. Пригляделся и увидел в просвете окна сгорбленную фигуру.

— Кто здесь?

— Не пугайся, Тихон Трофимыч, я это — Петр. Подожди, сейчас лампу зажгу.

— Не зажигай, — приказал Дюжев.

Задернул занавески на окнах, и только после этого сам чиркнул спичку. Желтый свет лампы наполнил спаленку. Петр прищурился от света и улыбнулся, глядя на Тихона Трофимовича своей обычной, словно бы извиняющейся, улыбкой. Тихон Трофимович ничего не спрашивал, сидел и молча разглядывал Петра. А тот, даже не шевельнувшись на стуле, терпеливо выдерживал его взгляд и тоже помалкивал.

— Долго будем в гляделки играть? — первым нарушил молчание Дюжев.

— Это уж как изволишь, Тихон Трофимыч.

— Ну, изволил… Дальше как?

— А дальше совсем просто. Теперь я точно знаю, кто твой обоз разбил, кто в магазины лазил, и даже знаю, кто твои векселя в Томске скупает.

— Однако… — только и нашелся ответить Дюжев.

Через недолгое время за околицей Огневой Заимки Тихон Трофимович придержал Игреньку, запряженного в легкий ходок, оглянулся — не видел ли кто? — и чуть слышно свистнул. Из-за ветлы, также оглядываясь, вышел Петр, легко запрыгнул в ходок, сказал:

— Я по огородам, тихонько; пожалуй, никто не видел.

— Дай бог, чтоб не увидели, — отозвался Дюжев и хлопнул вожжами Игреньку по крутым бокам, тот послушно отозвался и пошел скорой убористой рысью.

Сначала ехали по-над берегом Уени, затем свернули и направились по кочковатой неровной дороге в бор. Ходок потряхивало, Тихон Трофимович тяжело покачивался, слушал ровный, неторопкий голос Петра, не перебивал, ничего не спрашивал и только время от времени встряхивал головой, словно хотел прогнать наваждение…

…Когда этап добрел-доплелся до Томска, Петр был измучен до крайнего предела: помня предупреждение полковника Нестерова, он задремывал лишь на короткое время, постоянно был настороже и в конце концов подломился. В пересыльной тюрьме, с боем вырвав удобное место на нарах, он пал пластом, успев только сунуть под голову свою котомку. И ахнулся в оглушающий сон, как в яму.

Очнулся в жестких и цепких руках, его куда-то тащили, насунутый на голову мешок вонял мочой и падалью. Петр дернулся, пытаясь освободиться, но невидимые руки сжали еще сильнее, цепче, так, что пересеклось дыхание. Задыхаясь, он даже закричать не смог.

— Веревку, веревку давай… — свистящий шепот прорезался из общего пыхтения, и горло Петра тут же оказалось захлестнуто петлей. Он снова дернулся и мгновенно получил короткий, сильный удар под дых.

— Подымай… — тот же свистящий шепот.

Петля стала затягиваться, тело потянулось вверх, удушье разрывало грудь. Петр еще несколько раз дернулся, и его укутала горячая пелена, вышибая из сознания. Откуда-то, издалека, доплыли до него голоса, крики, а после этого — удар затылком об пол, ослабленная петля и судорожный всхлип-вздох. Мешок с головы сдернули, и Петр, перевернувшись на живот, долго кашлял и плевался, не в силах вздохнуть полной грудью. Когда он очухался, пришел в себя, то увидел: над ним, присев на корточки, наклонился старик-каторжанин с ослепительно белыми зубами. Внимательно смотрел, улыбался и при этом проворно почесывал, всей пятерней, необритую половину головы, будто находился в задумчивости: а что же дальше-то делать?