Конокрад и гимназистка - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Щукин cтр.№ 31

— Какие еще… дела?.. — насторожилась Анна. — С меня и того страху на всю жизнь хватит…

Николай Иванович вскочил с дивана, подошел к Анне, ухватил ее двумя пальцами за пухлый подбородок и отчеканил, негромко, но сурово:

— Я же тебе говорил! Ты меня плохо слышала?! Повторяю в последний раз! Тебя там никогда не было! Ты ничего не знаешь! И никого не знаешь! Поняла?

— Поняла, поняла, — заторопилась Анна и стала кивать головой, будто подтверждала кивком каждое слово, — не стану больше вспоминать, это я так, сдуру…

— Все ошибки в жизни делаются сдуру! Одевайся!

Николай Иванович вернулся на диван, поудобнее устроился и снова закинул руки за голову. «Сегодня же Анну куда-то надо отправить, ни одного дня нельзя медлить. Сегодня же! — строго внушал самому себе Николай Иванович и ловил себя на том, что ему боязно ее отпускать от себя. — Похоже, я начал ее жалеть, а это плохо, братец, плохо и неразумно!»

Он всегда предпочитал действовать в одиночку и всегда обходился без помощников, но здесь, в Ново-Николаевске, правило это пришлось нарушить: слишком уж масштабным был «спектакль», который решил поставить Николай Иванович. Без помощников — не обойтись. И поэтому появился возле него сначала рыжебородый Кузьма Подрезов, который только что вышел из номера, затем он привел с собой угрюмого и всегда злого мужика Григория Кузина. Вот с этими двумя компаньонами и действовал на первых порах Николай Иванович, пока не удалось ему разузнать о том, что акцизный чиновник Бархатов крепко связан с полицмейстером Гречманом и является его тайным доверенным лицом. Подбираться к акцизному пришлось издалека, через Анну. Николай Иванович уговорил ее за хорошие деньги пойти к Бархатову, предложиться ему, а ночью незаметно открыть дверь в дом. Сделала Анна все наилучшим образом, как ей было велено, дверь открыла, и в дом удалось войти без всякого шума. Но акцизный, на свою беду, оказался слишком прытким: кинулся к комоду, выдернул из верхнего ящика револьвер. Но даже курок не успел взвести, как Николай Иванович сшиб его на полу, а Григорий, схватив попавшееся под руки платье Анны, скрутил его в жгут и слегка придушил Бархатова, придавив лицом к крашеной половице.

Анна в это время маячила в дверях белым пятном — ни живая, ни мертвая. Когда же Бархатов начал запираться и наотрез отказался показать тайник, когда ему для сговорчивости натянули самокрутку на голову и он тоненько, словно подстреленный заяц, заверещал, Анна стремглав выскочила из дома в одной нижней рубашке, и хорошо, что Кузьма в это время подъезжал на тройке и успел подхватить ее, а то неизвестно куда убежала бы напуганная девка. После стоило больших трудов успокоить ее и отправить к хозяйке. Но это было после, а тогда возились с Бархатовым и было не до нее. Тайник акцизный указал, а затем вздохнул и затих…

— Вот же, гад! — злобно вскричал Григорий. — По-легкому отделался!

И принялся крушить в доме все, что попадало под руку. Николай Иванович едва успокоил его.

Сейчас, заново все вспоминая, Николай Иванович глядел на Анну и снова думал о том, что он вовремя дал ей весточку и приказал уйти от хозяйки, потому как рано или поздно полиция на нее все равно бы вышла. Приютив Анну в своем номере, он теперь запоздало пытался строжиться над собой, и ничего не получалось: чувство жалости к Анне не исчезало.

Раздосадованный на самого себя, Николай Иванович сбросил ноги с дивана, поднялся и подошел к окну. Невдалеке от гостиницы, на углу улицы, увидел одинокий возок, на котором горбился хозяин, закутанный по самые ноздри в рваный башлык. И вздрогнул, будто его укололи. Он вытащил из шкафа большой чемодан, быстро покидал в него вещи, сам оделся, а когда Анна вышла из ванной комнаты, приказал и ей срочно собираться. Словно чей-то неведомый голос неслышно нашептывал ему, что задерживаться здесь, в гостинице «Метрополь», нельзя ни минуты.

Когда собрались, он вызвал коридорного, расторопного и услужливого парня с хитрыми глазами, щедро дал ему на чай, расплатился за номер и велел отнести чемодан в возок. Сам же, подхватив Анну под руку, двинулся за ним следом.

— Куда прикажете, барин? — не оборачиваясь, спросил Вася-Конь.

— А куда прикажу, туда и поедем, ставь чемодан в ноги, братец.

Уселись.

И только Вася-Конь разобрал вожжи, как от гостиницы донесся крик:

— Сто-о-о-й! Приказываю — сто-о-о-й!

— Гони… — сквозь зубы выдавил Николай Иванович и сунул руку в карман пальто, взвел курок револьвера.

Возле гостиницы, пытаясь развернуть подводу, суетился Балабанов, ему пытался помочь еще один полицейский, а третий кричал, не насмеливаясь бежать вдогонку.

— Уйдем? — по-прежнему сквозь зубы спросил Николай Иванович.

— А куда нам деваться? — задорно ответил Вася-Конь, и его лошадка, подстегнутая пронзительным свистом, резво взяла с места.

Погнал он вверх по Дворцовой улице, на которой находилась гостиница, затем прижался вправо, ближе к домам, и через некоторое время резко свернул и выкатился прямо на Николаевский проспект.

— Ты что, с ума сошел?! — закричал Николай Иванович.

— Придет время — может, и сойду, а пока нет, рановато! — весело скалился Вася-Конь, подгоняя лошадку время от времени пронзительным свистом.

На Николаевском проспекте, переполненном в этот час санями, экипажами и пролетками, никто и внимания даже не обратил на повозку с лихачом-кучером, чего и требовалось. Вниз по проспекту пролетели, как на крыльях, вымахнули на Трактовую улицу, а там снова свернули и оказались на глухой улочке, которая выходила на окраину. По старой санной дороге, местами переметенной снегом, добрались до леса и забрались в гущу деревьев.

— Вот здесь и передохнем до ночи. — Вася-Конь вылез из возка и принялся разводить костер.

Когда удалось разжечь наломанный сушняк и притоптать глубокий снег вокруг костра, Вася-Конь спросил у Николая Ивановича:

— А зачем вызывали-то? Если знали, что полиция нагрянет, могли и без моих скачек потихоньку убраться…

— По другому делу вызывал. А скачки так… попутно…

И больше ничего не сказал. Замолчал и задумался.

8

И бывают же чудеса на свете!

Проснулся Степан Курдюмов с тяжелой головной болью, такой тяжелой, что он боялся даже пошевелиться — будто адский огонь пылал в черепе. Глаза выламывало, и он никак не осмеливался их открыть. Рваными отрывками пролетало: метель, незнакомый мужик, большущий фужер из тонкого стекла, кум с ящиком вина… Как же вино-то называлось? А, финь-шампань! Господи, язык сломаешь, пока выговоришь… Финь-то шампань, а вот где он сейчас пребывает, в каком месте находится? А самое главное — что было-то, куда они с кумом заехали, где вино пили? Кажется, к нему, к куму, собирались… Тут боль полохнула с такой силой, что Степан протяжно замычал, как бык на бойне, и разлепил веки, налитые свинцовой тяжестью. Увидел над собой чисто выбеленный потолок, матицу с железным изогнутым крюком для зыбки, и все это показалось ему шибко знакомым. Переждав пылающую боль, Степан скосил глаза и понял: он дома. Вот голубенькие занавески на окне, вот государь император с дочерями и с царицей на бумажной картине, пришпиленной в простенке, вот стол, а на столе… Нет, такого быть не может, не иначе он еще спит и все ему во сне грезится… Степан зажмурился, приподнял голову и снова открыл глаза. Однако не поблазнилось: на столе, накрытом праздничной скатертью, стоял запотевший графинчик с водкой, а на тарелках вокруг графинчика — соленые огурчики, моченая брусника и грибочки. Ссохшееся нутро взмолило о жалости, и Степан, стараясь не шевелить головой, поднялся, сел на кровати, свесив босые ноги.