Не мир, но меч! Русский лазутчик в Золотой Орде - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Соловьев cтр.№ 56

Однако через полгода былое смятение вновь поселилось в душе, когда на одной из служб был прочитан заупокойный молебен по архиепискому Новгородскому Василию Калике, так и не доехавшему из зачумленной Псковщины в родной город.

Великий подвижник Василий очень многое сделал для упрочения мира между Москвою и Новгородом. Узнав о беде, павшей на Псков, он собрал монахов и немедленно отправился исполнять свой пастырский долг. Священник помогал хоронить мертвых, читал молитвы над длинными рядами тел в братских могилах, поддерживал словом дух еще живых. Долгими неделями казалось, что маленький сухой человек останется невережен, что неведомая сила хранит его денно и нощно. Мор начал утихать на Псковщине, перемещаясь на Новгородчину. Архиепископ отправился вслед за ним, но родного и близкого сердцу города и Ильменя он так больше и не увидел…

…А вскоре страшный мор пришел и в Подмосковье.

…Настоятель монастыря вызвал к себе в келью инока Симона, долго пристально смотрел на него и наконец вымолвил:

— Снимаю с тебя обет твой молчания, чадо! Отныне реки молвь родную и неси слово Божие нуждающимся в нем!

Это было столь неожиданно, что монах растерялся и продолжал молчать. Игумен сам подошел к нему и широко перекрестил.

— Черная беда пришла на наши земли, ты знаешь! Мор прибирает людей денно и нощно. Грех — оставлять христианские души неотпетыми и непогребенными. По велению отца нашего владыки Феогноста и великого князя Симеона посылаю я молодых иноков в места, где нет звона колокольного. Отправляйся на реку Киржач, что в Клязьму впадает, и помоги на ней всем жаждущим слова Господнего! Не оставь ни одной деревни тамо, слышишь, чадо? К зиме возвращайся обратно, коли невережен останешься! Знаю, что нелегкий крест на тебя возлагаю, но и Спаситель в свое время на Землю пришел, чтобы за грехи людские страдать!

Симон принял благословение. Потом впервые за долгое время произнес:

— Дозволь на прощание поведать, что знаю об этой болезни, отче? Может, пригодится братии, остающейся здесь.

Он поведал о тех мерах защиты от черной смерти, что познал, будучи нукером Тайдулы. Игумен внимательно выслушал, благодарно кивнул:

— Сделаю все, что возможно, спасибо! Завтра из Москвы через Стромынь обоз княжий на Владимир пойдет, отправляйся с ними, чадо!

— Шерна! — произнес один извозчик телеги, на которой ехал Симон. Лошадь начала пересекать неширокую реку по золотистому песчаному броду. — Еще верст шесть, и твой Киржач покажется. Дикие места, язычниками заселенные. Вдоль дороги еще ничего, а подале до сих пор жрецы требы правят. Смотри, брат, как бы тебе тут шею не свернули!

— Мор сильно этих краев коснулся? — поинтересовался инок, оглядывая широкий заливной луг.

— Да бог его ведает. Щас деревенька покажется, там мертвяков хватает. Сами уже с полгода рядом не встаем и оттель, если набежит кто, прочь гоним. Месяц назад никого и не видели.

На самом деле едва обоз выехал на взгорок, справа показались почерневшие соломенные крыши нескольких изб. Симон неожиданно соскочил с телеги, прихватил свою суму и произнес:

— Спаси тя Христос, Добрыня, за заботу твою! Дальше пеший пойду.

— Чего ты? Давай до Киржача самого довезу, как подряжался?

— Отсюда начну службу свою править!

Возчик посмотрел на монаха, перевел взор на деревеньку и сокрушенно покачал головой. Прикрикнул на коня, торопя его далее. Симон перекрестил всех, кто проследовал мимо, наложил крест на себя и решительно пошел от дороги.

Тяжелый смрадный дух почувствовался издалека. Не лаяли собаки. На ближайшем лугу паслось несколько коров и табунчик овец, но пастуха рядом не было видно. Дверь первой избы была открыта. Симон вновь перекрестился и заглянул внутрь.

На широкой скамье лежало то, что раньше было мужчиной. На полу у порога чернел лик уже давно начавшей разлагаться женщины. Дружно зажужжали большие черные мухи, потревоженные вошедшим.

Вторая изба была пуста, зато в третьей покоились останки целой семьи. В хлеву лежала сдохшая корова, так и не сумевшая открыть припертые слегой воротца. Под стеной стоял почти новый заступ с непотемневшей еще рукояткой. Симон взялся было за него, затем сокрушенно покачал головой и отставил в сторону. Тревожить многодневные останки показалось ему кощунственным.

Убедившись, что вся деревня вымерла, монах достал из мешка секиру, дошел до леса и из двух тонких сосенок вырубил крест. Вырыл заступом яму на ближайшем бугорке, укрепил его и вновь вернулся к домам. Избы загорались одна за другой. Шесть больших погребальных костров вознеслись к небесам. Симон встал возле креста на колени и долго-долго читал поминальную молитву…

Уже выйдя за околицу за несколько сот саженей, он заметил какое-то шевеление в кустах на опушке. Присмотревшись, Симон увидел десятилетнего мальчишку, настороженно смотревшего на него. Не раздумывая, монах повернул к лесу. Отрок бросился прочь.

— Стой! Стой, дурачок! Чего испугался?!

То ли долгая одинокая лесная жизнь уже заставила скучать по человеческому общению, то ли вид инока, неспешно следующего за ним и не изъявляющего никаких враждебных намерений, но мальчик все же остановился, потом повернул вспять. Набычившись, дождался:

— Ты пошто нашу деревню спалил?

— Из деревни с тобою кто-нибудь еще живет?

Мальчик отрицательно мотнул головой.

— А отец-мать твои где?

— Мамко заболела и велела мне скотину выпустить и в лес убегать. Данька помер допрежь ее, кровью харкать зачал. А тятю не помню, он из похода княжьего под Новый Город не вернулся…

— Данька — брат твой?

— Ага, старший. Пошто пожег, спрашиваю? Где я теперь жить буду?

Симон вздрогнул. Всмотрелся в уже явно недетское лицо.

— А ты сможешь выжить тут один, чадо?

— Вона скока скотины-то! Коров подою, овцу зарежу, мясо будет, из шкуры зипун сделаю…

— Это пока тепло. А снега лягут, чем кормить их будешь? Сено где возьмешь? Изба одна осталась, но в нее входить до холодов не надо, смерть там живет. Может, со мной пойдешь? Как зовут хоть тебя, отрок?

— Митрий. А ты куда идешь, дядя? Тут вроде монастырей да церквей рядом нету.

— На Киржач на реку. Найду целую деревню, там тебя и оставлю.

На лице Дмитрия отразилась неимоверная внутренняя борьба. Видно было, что одиночество ему уже порядком надоело, но уходить от животных, кормивших его, от огородов, на которых росла репа, горох и капуста, мальцу тоже не хотелось. Наконец он решился:

— Говоришь, со снегом можно будет тута жить? Тогда останусь. Лес рядом, дрова будут, не сгину. Сенов сколь смогу — накошу. Иди один далее!

Симон почувствовал, как спазм прихватил горло. Он долго смотрел на Дмитрия, потом перекрестил его и пошел к дороге. Более версты инок молча вершил молитву о сохранении жизни ни в чем не повинного, прикоснувшегося к страшной болезни, но оставшегося пока невереженым чада.