Дарующие Смерть, Коварство и Любовь - читать онлайн книгу. Автор: Сэмюэл Блэк cтр.№ 43

— Мне хотелось посвятить свою жизнь чему-то полезному, — ответил я.

Они смерили меня хмурыми взглядами и отвернулись, но Агапито рассмеялся и, увлекая меня в сторону, сказал:

— Никколо, его светлость очень доволен вами.

— Неужели?

— Да. Он полагает, что с вашей помощью мы сможем достичь многого.

Я задумчиво кивнул, не уверенный, считать ли такое положение похвалой. Мой взгляд невольно отметил дорогие материалы и прекрасный крой наряда Агапито — по сравнению с такой роскошью я острее ощутил потертость собственной одежды. Ладно, по крайней мере, он проявлял дружелюбие. Впрочем, выпив немного вина, я почувствовал, что мое смущение пошло на убыль. Бальный зал начал заполняться гостями, и Агапито, взяв меня под руку, представил меня вновь прибывшим. Я познакомился с тремя испанцами из свиты Чезаре, еще двумя поэтами, пожилым германским астрологом, художником из Урбино и несколькими местными дворянами. Рад также доложить, что прибыло много моложавых и миловидных дам. После пяти кубков вина я так оживился, что принялся мысленно оценивать их одну за другой, как мы обычно делали с Агостино во Флоренции на наших холостяцких пирушках:

Хороша.

Хороша.

Не подходит.

Только в темной комнате.

Возможно, если выпить побольше.

Неплоха… о нет, слишком объемистый круп.

Слишком тощая.

Старовата.

Молоко на губах не обсохло.

Большой риск «французской болезни».

Бог ты мой. Владыка Небесный.

Остолбенев, я невольно вытаращил глаза, слишком пьяный, чтобы скрывать восхищение. Мне показалось, что я уже видел когда-то эту даму, хотя где или когда, никак не мог вспомнить. Не важно. Прекрасная незнакомка обладала и изысканными чертами лица, и роскошной соблазнительной фигурой, а ее кроваво-красное платье имело столь глубокое декольте, что если бы она встала за невысокую ширму, то ее легко было бы счесть обнаженной. Когда я заметил ее, она беседовала с другой дамой, но, почувствовав, должно быть, мой пристальный взгляд — без всякой другой видимой причины, — вдруг посмотрела на меня и… улыбнулась.

О, полагаю, мне уже удалось привлечь его внимание! Этот посланник — намеченная на сегодняшний вечер жертва — наконец бросил на меня такой взгляд, которым мужчины провожали меня целый вечер. Это весьма необычное выражение. При виде меня взгляд их, этих мужчин, становился вдруг буквально испуганным, словно они боялись того желания, какое пробуждала в них моя внешность. По-моему, тут все дело в ощущении власти. Сегодня вечером скрытая под маской таинственная чаровница будет господствовать над ними. Словно я — господин, а они — лишь простые служанки. Размышляя об этом, я улыбнулась, и моя улыбка породила свой собственный отклик в лице Никколо Макиавелли. Он явно преисполнился надежды и приободрился, точно пес, заметивший палку в руке хозяина. И вот он приблизился ко мне… и попросив оказать ему удовольствие, пригласил на следующий танец.

Все в этом посланнике выглядело миниатюрным и костлявым. Его лицо, шея, спина, запястья, ноги и пальцы. По сравнению с Чезаре его едва ли вообще можно было назвать мужчиной, скорее он походил на юношу. Во время танца он отдавил мне ноги и с откровенным изумлением пялился на мой бюст. От него исходил странный кисловатый запах. И однако ему нельзя было отказать в некоторой привлекательности. Что-то в его миниатюрности и совершенных пропорциях тела пробудило во мне желание поиграть с ним как с куклой. И вообще он был забавный.

— Простите… я не самый ловкий танцор Италии.

Я снисходительно улыбнулась.

— На самом деле, возможно даже худший в Имоле.

— На сей раз вы излишне к себе строги.

— Вам приходилось танцевать с кем-то более неуклюжим, чем я?

— О, таких много.

— Бедняжка, со мной Фортуна обманула вас.

— А вы не так уж безнадежны, — рассмеявшись, ответила я.

— Ах, я догадался. Мы играем в такую игру, и по правилам нам нельзя говорить правду.

— Вовсе нет.

— Увы, вы подтверждаете мои подозрения. Могу я узнать ваше имя?

— Стефания Тоццони.

— Стефания Тоццони? Свежо предание… Гм-м, интересно, каково может быть ваше настоящее имя.

Его прикрытые маской глаза, казалось, видели меня насквозь, и я слегка испугалась, что он раскусил мои намерения. Но мы продолжали болтать, и вскоре стало очевидно, что наш разговор сводился к остроумным шуткам; они предоставляли Никколо возможность не слишком открыто флиртовать со мной.

Мелодия закончилась, и я, выразив желание подышать свежим воздухом, спросила, не проводит ли он меня к окну.

— И правда. Давайте подышим теплым летним ветерком… а то здесь слишком холодно.

— Неужели? Тогда почему же капельки пота стекают по вашим щекам?

Он взглянул на меня с наигранной серьезностью:

— Моя госпожа, эти капли не имеют к поту никакого отношения. Я смеюсь сквозь слезы, видя, как вы уродливы и нескладны.

На мгновение я потрясенно открыла рот… а потом поняла, что он продолжает шутить. Я игриво шлепнула его по руке и повела в прохладную уединенную нишу за тяжелым занавесом.

— Вы родились в Имоле, донна Стефания?

— Да. Я прожила здесь всю свою жизнь.

— Ах… иноземцы! Сам я романьолец до мозга костей.

Я спросила, как ему нравится Имола, чем он занимается, и, разыграв кокетливое смущение, поинтересовалась его семейным положением. Не моргнув глазом, он сообщил мне, что женат и имеет девять детей — подразумевая, разумеется, что он холост и бездетен. Двойной блеф. А он изысканный лжец, этот Никколо. С ним надо держать ухо востро.

Мы продолжили беседу, и он нежно погладил мою затянутую в перчатку руку. Очевидно, у него на уме только одно желание, но я, увы, не смогу полюбить его. Мой флирт с ним подобен игре с умным ребенком: услужливым, забавным, невинным.

Мы вновь отправились танцевать, и я вдруг заметила, что в зал вошел Чезаре. Музыканты мгновенно умолкли, а льстецы окружили его, расточая благодарность за такое великолепное празднество и объявляя его новоявленным Александром.

— Как же почтительны здешние гости, — пробормотал Никколо. — А местные поэты в особенности потрясли меня — где еще встретишь людей столь величайших дарований и искренности!

Я рассмеялась. Ах, Никколо, какой же вы шутник! Мне почти жаль, что придется поступить так с вами.

Я больше не смотрел на трупы. Сначала я говорил себе, что это необходимо: опыт — отец учения, а здесь, в этих разрубленных телах, мне открывалась человеческая анатомия. В конце концов, в молодости в Милане я посещал тюрьмы, чтобы наблюдать обезображенных пытками преступников. Я был в госпиталях, чтобы увидеть деформированные тела и ампутированные конечности, и даже в сумасшедшем доме, чтобы сделать наброски гротескных лиц его обитателей. Но здесь я быстро утолил свою любознательность. В такой человеческой бойне рассечения слишком грубы, и в них нет ничего ценного.