«Отчего раньше христианские проповедники, а также люди других верований приходили на Русь, строили здесь свои храмы, молились своим богам, и никто их не притеснял и не убивал, – размышлял Светозар. – Не было в том нужды, ибо крепко держались русичи за веру свою, так что и иноземцы почитали богов славянских, и в своих землях дозволяли ставить славянские храмы, чтоб купцы русские и посланники в них помолиться могли. Отчего ж ослабела вера отцовская и что случилось бы, не прими Русь христианства? Князь Владимир вначале хотел принять магометанство, но великолепие и богатство византийских обрядов сразили его. А какова была бы Русь в ином случае, так же умылась бы кровью детей своих?»
Что-то подсказывало Светозару, что не будь христианства или какой другой веры, кровь всё равно лилась бы, и причиной этому было нечто иное…
Перед внутренним взором вдруг всплыл тот киевский храм Перуна с огромным изукрашенным идолом и жертвенным камнем, где приносились человеческие жертвоприношения. Вот и ответ: не будь иной веры, вместо христианских церквей на Руси стали бы вырастать подобные уродливые храмы Перуна, Даждьбога, Белеса, и на их жертвенные камни лилась бы кровь всё тех же русичей, не терпящих насилия и рабства и восстающих против власти княжеской и боярской, ибо не Сварог и Свентовид боги их, а Власть и Злато. Только очень уж неудобными оказались славянские кумиры – каменные да деревянные, просто сработанные, – не было в них никакого величия, не подходили им жемчуга с самоцветами. А волхвы славянские и вовсе оказались несговорчивыми, не хотели освящать княжескую власть и князю служить, а только богам своим, да ещё норовили князьям да боярам на их неправые дела указывать. Потому и стал возводить Владимир византийские храмы, везти от греков дары и изваяния златосеребряные, в парчу и шелка убранные, дорогими каменьями усыпанные. И попов византийских навёз, что ему не перечили, улыбались, кланялись и бога христианского расхваливали, который византийским императорам покровительствует и Грецию великой державой сделал, обещая, что и Русь такой же станет. А князь Владимир, приняв христианство, василевсам святым уподобится и спасёт душу свою многогрешную, в распутстве погрязшую. Рекут, что давали они лицезреть князю ту же картину Страшного суда с раем и адом, какую его бабке Ольге показывали. И как она убоялась предстоящих мук, так и Владимира настолько впечатлила картина райского блаженства для праведников и ужасов Аида, ожидающих грешных, что подвигла его на принятие греческой веры. Веры, которая давала невиданную доселе власть – безграничную и безнаказанную!
Уж девять лет, как помер креститель Руси князь Владимир. А сыновья его друг дружку за престол отцовский грызут. Святополк убил Бориса, Глеба и Святослава, привёл печенегов и воевал с Ярославом, но одолел Ярослав и сел править в Киеве и Новгороде. Тогда Брячислав, сын брата Изяслава, захватил Новгород, и пришлось отбивать у него людей и добро. Потом брат Мечислав взял хазар и койсогов и пошёл на Киев из Тьмуторокани. Не приняли его кияне, и он сел в Чернигове, но оком на престол киевский всё косит.
Слушая те вести от купцов да прохожих, печалились переселенцы, утешаясь лишь тем, что далече ныне от градов больших в тиши лесной обитали по тем Поконам Чистоты и Прави, по коим их предки жили.
Вот и нынче послышались голоса, и вскоре к дому волхва подошли два незнакомых мужа в сопровождении местного отрока.
– Вот, отче Светозар, к тебе, – кивнул в сторону незнакомцев отрок.
Мужики, оказалось, едут из Нова-града, где о волхве Светозаре многим ведомо. А едут они в Суздаль-град, где горе злое приспело, недород великий и голод. Люди по Волге идут аж в землю Булгарскую, чтоб жита выменять. А купцы да княжьи люди да бабы их обилье прячут, зерно и припасы разные под замком держат, народ морят, уже детки помирать начали.
– Князю да его дружине до нас дела нету, – хмуро рёк старший из мужиков, – лихого люда развелось, по дорогам опасно ездить стало.
– Потому мы припасов, каких смогли, собрали, вооружились и едем родичам своим в горе помочь. – Старший из новгородцев, склонившись ближе к Светозару, заговорил, понизив голос почти до шёпота: – Средь народа слух пошёл, что все беды из-за того, что чужую веру мы приняли. Вот и стали люди в отчаянии попинов греческих изгонять, а некоторых и вовсе порешили, церквушки их палят, глаголют, в чёрных кудесниках сила чернобожья, и потому не будет ладу, пока не изгоним всех.
– Слыхали мы, будто решили волхвы собраться в Суздале на Сход свой. На том сходе и поразмыслить, как людское горе одолеть, Русь от чужестранных жрецов избавить, Вече восстановить и князю, как в старину бывало, Наряд дать, что ему делать да как, чтоб не гибла земля славянская в междоусобицах братоубийственных. Чтобы князь с Вечем народным советовался, а не с попинами греческими.
– Ведают о тебе, отче Светозар, и просят прибыть на Сход, – добавил тот, что помладше.
– Говорите, народ церкви христианские жечь начал и попинов изгонять да бить? – задумчиво спросил волхв, глядя перед собой.
– Так, отче, попины сии твердят, что власть всякая да от Бога, а потому супротив неё идти грех смертный, – горько ответил старший.
– А волхвов народ уважает, – взволнованно заговорил молодой, – они слово только молвят, и пойдут люди.
Все замолчали, молчал и волхв.
– Значит, теперь детей своих спасать, а татей, припасы хоронящих, наказывать – грех есть? – мрачно промолвил Светозар.
Мечислав не глядел на отца, но чувствовал, сколько боли в его голосе.
– Добре, братья новгородцы, я еду с вами! – молвил он. – Скажи матери, пусть соберёт мне, что нужно, в дорогу, – обратился к сыну.
– Нам в дорогу, отец, – таким же решительным тоном молвил Мечислав, – я с тобой еду! – и пошёл выполнять просьбу отца.
– Светозарушка, что ты задумал, не уезжай, ведаешь ведь, что с волхвами нынче княжеские да церковные суды творят, ведь жизни не просто лишают, а люто, зверски пытают прежде. Зачем сына берёшь, Светозарушке малому всего три лета исполнилось, – заливалась тихими слезами на широкой груди мужа Ивица.
– Прости, ладушка, сама знаешь, не могу отказать я людям, кои помощи просят. А сыну я не указчик, взрослый он, сам уже отец, – мягко возразил Светозар, поглаживая волосы любимой. – С тобой младшие остаются. Не рви моё сердце, прошу, я ведь люблю тебя, будто и нет за плечами многих лет, трудных, но счастливых, люблю, Ивушка!
А за стеною рыдала, цепко обхватив мужа за плечи, Русава.
Две больших змеи – серая и чёрная – выползли на шершавый холодный камень. Чёрная свивалась кольцами, шипела и нервно била хвостом. Тут Ярослав увидел, что серая-то не змея вовсе, а ужик, и подивился, ведь не бывает такого, чтоб змея с ужом вместе были. Он пристальней пригляделся к гадам и вдруг почуял себя в теле ужа, а рассерженный чёрный змей тоже был ему знаком, но кто именно, не мог вспомнить.
Ярослав проснулся, поёживаясь от холода. Пуховая перина, которой он был укрыт, сползла. Княжеский спальник тут же поспешил к хозяину с ковшом клюквенного морса и, дождавшись, когда тот отопьёт, осторожно молвил: