Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева cтр.№ 50

Жизнь текла сносная, только в ней не было ни любви, ни денег…. Штат надо было на что-то содержать, а потому росли долги, к тому же Екатерина взяла за правило не таскать мебель из Петербурга и обратно, она обставляла свои покои на свои средства, выплачивала материнские долги, к тому же надо одеваться, да мало ли на что требовались средства…

С любовью было еще сложней. Жестоко обманутая Салтыковым, Екатерина теперь осторожно относилась к любым проявлениям внимания к себе, все казалось, что это снова по поручению императрицы. Правда, она быстро поняла, что Елизавете Петровне не до нее, государыня болела. Но где можно встретить того, кто тронул бы сердце, не в Ораниенбауме же, среди грубых голштинцев мужа? Сердце пока спало, но так страстно желало этой новой встречи…

Когда-то, отправляя дочь в далекую Россию, отец написал целый трактат о том, как следует себя вести. Фике клялась выполнить все, о чем просил, и избежать всего, о чем предупреждал принц Христиан-Август Ангальт-Цербстский, но не сделала этого. Но если бы Фике не нарушила данное родителю слово, Россия не имела бы императрицы Екатерины Великой.

Христиан-Август наказывал дочери не менять веру и не вмешиваться в политику ни при каких обстоятельствах.

Первый запрет Фике нарушила давно, став Екатериной Алексеевной, второй пришлось нарушить позже. Хотела ли она этого? Если верить собственноручно написанным воспоминаниям Екатерины II, — ничуть, можно сказать, отворачивалась от власти. Вот будь у нее внимательный и любящий супруг… будь этот супруг сам по себе прекрасным правителем… уважай он ее… нет, тогда бы ни за что! Только забота о семье, развлечения, воспитание детей.

Но не повезло, муж оказался придурком (таковым признавали Петра все, кто с ним общался, даже иностранные дипломаты), любви с ним не было с первых дней, ребенка отняли, что ей оставалось? Осталась политика…

В собственных «Записках» Екатерина невинная овечка, которая заботилась только о том, чтобы всем угодить, и императрицей стала прямо-таки случайно, только потому, что иначе была бы отправлена в Шлиссельбургскую крепость. В действительности она задолго даже до смерти Елизаветы Петровны вынашивала план переворота, получая деньги от английского посла за будущие услуги…

Осуждать Екатерину за это никак нельзя, с волками жить — по-волчьи выть; но знать об этом нужно.

Но у нее удивительно переплелись новая любовь и политика….

В Петербурге новый английский посланник Генбюри Вильямс. Едва ли Екатерина обратила бы на него особое внимание, но в свите у Вильямса прибыл «кавалер посольства», молодой человек, сыгравший в ее жизни весьма заметную роль. Поляк Станислав Август Понятовский даже не имел определенной должности при посланнике, просто обязан был оттенять его, украшая свиту.

Украшать было чем, Станислав хорош собой, в свои 22 года он успел много где побывать. Был образован, изящен, остроумен, но при этом доброжелателен и скромен. Понятовский прекрасно танцевал, умно и тактично вел светские беседы, но при этом не волочился ни за одной юбкой.

Сам Понятовский в оставленных «Записках» считал свою скромность по отношению к женщинам велением судьбы, которая словно берегла его неиспорченность для самой главной любви в жизни. Эта главная любовь настигла Станислава Августа в Петров день на балу в Ораниенбауме.

В числе прочих послов Вильямс, которому надоело высиживать подле Елизаветы Петровны, не желавшей заниматься делами и почти не выходившей из-за болезни из своих покоев, решил приглядеться к Молодому двору. Понятовский в составе свиты сопровождал посла. Вильямс и сам был приятен: с правильными чертами лица, пухлыми, красивой формы губами, большими темными глазами, очень красивыми руками, он казался добродушным и каким-то домашним. Однако все прекрасно понимали, что добродушием у Чарльза Вильямса и не пахнет…

Екатерина обратила внимание на очаровательного поляка, прекрасно двигавшегося в танце, сказала о нем несколько слов Вильямсу, чем породила у посланника определенные надежды. Вообще-то посланник был бы и сам не против завоевать разбитое сердце великой княгини, хотя и понимал опасность такого мероприятия, но, когда заметил интерес Екатерины к Понятовскому и понял, что тот сам от нее без ума, поспешил заверить своего протеже в поддержке.

Но Молодой двор оставался в Ораниенбауме, а послы в Петербурге, и поводов для поездок к великокняжеской чете пока не находилось. И тут Понятовскому на помощь невольно пришел Лев Нарышкин. Поляк быстро подружился со всеобщим Арлекином, не подружиться с ним умному человеку было просто невозможно. В прежние времена Левушка непременно был бы шутом, причем умным, веселым и очень ценным, но время шутов прошло, Елизавета Петровна даже таких справедливых высказываний не любила. Левушка шутил в обществе, его остроумные замечания, дурачества и чудачества были безвинны и врагов балагуру не добавляли.

Нарышкин заболел, у него была лихорадка. От нечего делать Левушка принялся писать Екатерине страстные письма. Выпрашивая то варенья, то еще какие-то сладости, то фрукты. Это было действительно смешно, Нарышкины отнюдь не бедствовали, но письма развлекали великую княгиню и его самого тоже. Иногда подписывались и другие члены веселого кружка, который сложился вокруг Нарышкина: его сестры, жена брата Анна Нарышкина, с которой Екатерина была дружна.

И вдруг тон писем заметно изменился, они оставались остроумными, веселыми, но одновременно стали серьезными и более сдержанными…

Екатерина сидела с письмом в руке, задумчиво глядя на то, как ветер треплет верхние ветки больших лип. Скоро осень… Из Ораниенбаума придется уезжать, снова селиться вплотную к покоям великого князя, слушать пьяную перебранку и женский визг из его комнат, снова собачий лай, табачный дым, команды, отдаваемые Петром при разводе игрушечных полков… Здесь, в Ораниенбауме, у нее была возможность всего этого избегать, хотя барабанный бой с утра до вечера стал привычной какофонией, да и крики команд тоже, но это подальше, на плацу, а не в соседнем коридоре.

И охоты не будет, и рыбалки, и верхом ездить тоже нельзя. Все под контролем: кроме выезда ко двору, любой выход с разрешения того же Петра.

Со стороны большой лестницы, ведущей ко дворцу, раздавался визгливый голос Лизки Воронцовой. Она за что-то выговаривала великому князю. Удивительно, попробуй Екатерина выговорить, уже была бы истерика с топаньем ногами и безобразными оскорблениями, а от Лизки терпит. Воронцова становилась все толще, грубее, глупее и безобразней, но она нравилась Петру, с этим приходилось считаться. Елизавета Петровна в издевательство называла фрейлину «наша Помпадура», но это Лизку не задевало, она чувствовала себя хорошо, вертя Петром как вздумается. Екатерине пока удавалось держать ее от себя на расстоянии и словно на ступеньку ниже, фаворитка не смела вести себя с великой княгиней грубо. Пока не смела, Екатерина прекрасно понимала, что со временем осмелеет, но думать об этом не хотелось.

Петр был раздражен, а его раздражение привычно выплескивалось на собак, слуг и жену, если та оказывалась рядом.