Спецназ. Любите нас, пока мы живы - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Носков cтр.№ 90

Меня искренне удивляла способность некоторых офицеров сесть и сытно поесть перед боем. Будет он или нет — бабушка надвое сказала. А вот мой дед, ветеран многих войн, наставлял меня, уже вошедшего в разум: «Попадешь на войну, никогда перед сражением не ешь. Пуля в живот попадет, не выживешь. Сгниешь на корню. Выпей лучше воды — обмани голод». Этому совету деда здесь, в Чечне, я следовал свято.

Дед мне эту чеченскую кампанию напророчил. Думалось, никаких войн на территории нашей страны не предвидится. Такой могучей она казалась. Дак нет! Дед мой не раз говорил»: Хорошая власть, да дуракам досталась». Как в воду глядел Николай Николаевич — пехотный разведчик. Это он научил меня первым приемам смообороны. В настоящем рукопашном бою я ещё не участвовал. Хотя мы, собровцы, к ним подготовлены. Срочную я служил во Владимирском батальоне ВВ и мой ротный, большой умница, любил приговаривать: «Главное в рукопашном бою, чтобы не кончились патроны».

Собираясь на операцию, готовясь к неведомому, мы стараемся думать, что все пойдет по нашему варианту. Гоним от себя мрачные мысли, уверенные, что командир все продумал, учел неожиданности. Вера в своего командира — половина победы.

Сам Родькин, ветеран войны в Афганистане, есть не стал, а москвичей от души накормил. Парни на бэтээре выехали засветло, рискуя попасть под чеченские гранатометы, мчались на предельной скорости, и сейчас, отходя от дорожного напряжения, юморя, вспоминали, как их бэтэр, идя через Терек, заюлил на понтонах.

— Терек воет дик и злобен меж утесистых громад, — процитировал Лермонтова собровец из Москвы, хозяин каски, которой все обзавидовались.

— Нет тут никаких утесов, — вздохнул я. — Мы на плоскости. Но Терек по весне здесь очень опасен. В снаряжении не выплывешь.

Я всегда мечтал увидеть горы, но видел их только раз по дороге из Наурской в Червленную. Они, словно стадо оленей пробежало в тумане, горы эти выплыли из дымки по правую руку — далекие, как космос и остались в памяти нервно-изломанной линией — абсолютно недоступной.

Мы, курганские собровцы, несли службу на левом берегу Терека — могучего Змея Горыныча. У многих из нас кровь была не простой, казачьей. Поэтому в станицах, где ещё жили потомки старинных казачьих родов, мы чувствовали себя, как дома. Все казачьи реки: Терек, Дон, Кубань, Днестр, Тобол, Иртыш — одинаково стремительны, бурливы, глубоки, характерны. Нырнешь — дна не разглядишь, забьет глаза песок или глина, снесет с ног натиск течения или столетняя щука рубанет хвостом… Все нам, пришедшим на Терек с реки Тобол, было в казачьих станицах понятно и дорого. Но в бывших станицах, где русское население было вырезано или изгнано чеченскими боевиками и уголовниками, нас обдавал смертельный холод. Мы чувствовали себя уверенно и спокойно в засадах, на адресных операциях. А вот зачистки, какая предстояла в Старых Щедринах, были для нас событием не из приятных. Мы считали их нелепым дипломатическим мероприятием, не приносившим, как правило, никаких результатов.

Чеченцы за глаза называли собровцев Рэксами. Мы это знали, но так уважительно о себе не думали. В Чечне мы, курганцы, только зубы показывали, ощущая себя привязанными на длинную стальную цепь, с которой нас ещё не спускали, а вот москвичи по слухам уже навоевались вволю. В декабре-январе участвовали в штурме Грозного, ходили в разведку, охотились за снайперами, взаимодействуя с армейским спецназом — в общем поднимали славу собровцев ввысь.

Нам было интересно поглядеть на них в деле, даже посоревноваться в лихости. Не на зачистке, конечно…

Сам я холеричного темперамента. Собровская служба моему характеру соответствует. Время на начало и завершение операций в нашем деле — секунды, максимум — две, три минуты. И результат есть. Главарь банды или киллер лежит в наручниках у тебя под ногами — в машине и не вякает. А наша собровская «буханка» летит, как на крыльях. Мы шутим, смеемся, радостные, потому что очередная нечисть утихомирена, вырвана из круга жизни, где бандитам больше не духариться.

Здесь, в Чечне, у нас другой фронт работ. Никогда не думал, что окажусь там, где бродил с ружьишком Лев Толстой, что промчусь на БМП по станице Стодеревской, где он жил и служил, дружил с нохчей, который спас писателя от зиндана.

О чеченцах я раньше практически ничего не знал, никогда не думал о них. Все события с 1991 года по 1994-й, разворачивающиеся здесь, прошли мимо моего сознания. Российское телевидение искрилось праздниками, веселило. Я служил в элитном подразделении, носил на правом рукаве камуфляжа эмблему «СОБР». Приятно было, вернувшись со службы, подумать, что жизнь состоялась, будущее определено. Живи себе. Я охранял закон. И все что происходило за пределами Курганской области, меня не интересовало. Потому что не входило в зону моей ответственности. За страну, её границы, внутренний мир России отвечали другие люди. Я их не знал и никогда не думал, как о чем-то близком, лично для меня важном, но именно эти люди в корне изменили мою жизнь, подняли по тревоге и отправили в командировку в Чечню — обеспечивать здесь конституционный порядок.

Подполковник Миронов, помароковав с Родькиным над планом Старых Щедринов — к концу разговора он уже научился называть эту бывшую казачью станицу селом — вдруг резко замолк, прислушался к шуму все нарастающего дождя и, откашлявшись, ну точь-в-точь Леонид Ильич Брежнев, сказал:

— Задачи, поставленные нашим съездом, определены. За работу, товарищи.

Ничего обидного во всем этом для памяти Брежнева не было, просто всем сразу вспомнились наши беззаботные юность и детство, и мы, засмеявшись, начали выходить из палатки.

Дожди в Чечне затяжные, матерые, с бешенным, необузданным, как чеченский мужской темперамент, ветром. Мы уже работали при такой погоде в лесу на берегу Терека и не раз перешептывались, сидя в засаде, что наше милицейское спецназовское снаряжение ни к черту не годно. А вот чеченские бурка и папаха должны быть удостоены Нобелевской премии, как лучшее изобретение тысячелетья. В них можно выжить при любой погоде. Столько комфорта и тепла в бурке присутствует, что мы себе обещали, памятуя о будущем, прикупить это великое кавказское снаряжение для войны и мира.

Наш бэтээр стоит у самого входа в палатку, прикрывая от пуль, способных достать нас со стороны упрятанной в кустарник дороги. С дорожного полотна лагерь сибирского полка ВВ, в котором затерялась наша собровская палатка, не наблюдается. Но если какой отчаянный башибузук сумеет преодолеть заминированную чащобу, прозаборенную рядами колючей проволоки, то за короткий срок, пока не убьют, сумеет натворить немало бед. Поэтому бэтээр с броским именем Акула, если не на выезде, стоит на приколе, как крейсер Аврора. Это наша любимая броня, про которую даже песню сложили.

За эту дождливую ночь наш бэтээр вобрал в себя весь природный и душевный холод могучей Чеченской Республики. Садится на его броню, что голой задницей на ежа. Но мы, собровцы с юга Западной Сибири, люди предусмотрительные: у каждого есть свой поджопник — у кого подушка, подаренная казачьей семьей, у другого сиденье от венского стула. В Грозном я видел, как земляк из уиновского спецназа, начальник командированной на охрану фильтра спецгруппы, ездит по городу в персональном кресле, примостыренном за башней. А вокруг гроздьями винограда бойцы, один даже в краповом берете. И это в то время, когда все, опасаясь пули чеченского снайпера, не носят знаков различия, камуфлируют принадлежность к спецслужбам, их достижениям.