Врата огня - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Прессфилд cтр.№ 62

Самоубийца улучил момент и швырнул несколько кус­ков собакам. Те яростно подхватили их с земли, и сильней­шая завладела львиной долей.

Диэнек мрачно улыбнулся:

– Но мужество ли это? Не остается ли действие из стра­ха бесчестья таким же постыдным – ведь, по сути, это дей­ствие из страха?

Александр спросил, чего Диэнек доискивается.

– Чего-то более благородного. Я хочу отыскать какую­-нибудь более высокую форму этой тайны. Чистую. Непогрешимую.

Он заявил, что во всех других вопросах можно обратиться за мудростью к богам.

– Но только не в вопросах мужества. Чему могут на­учить смертных бессмертные? Они не могут умереть. Их душа не заключена, как наша, в мастерскую страха.– Он указал на свое тело.

Диэнек снова взглянул на Самоубийцу, потом опять перевел взгляд на Александра, Аристона и меня.

– Вам, молодым, представляется, что мы, ветераны, с нашим большим опытом войны, преодолели страх. Но мы чувствуем его так же остро, как и вы. И даже более остро, так как теснее знакомы с ним. Страх живет в нас двадцать четыре часа в сутки, он поселился в наших жилах и костях. Правда, друг мой?

Самоубийца в ответ мрачно усмехнулся.

– Мы кое-как в последний момент сшиваем наше мужество из всяких клочков и обрывков. Главное, высокое собирается нами из низких чувств. Из страха опозорить свой город, царя, героев в нашем роду. Из страха проявить себя недостойно по отношению к женам и детям, братьям, товарищам по оружию. Я знаю все хитрости дыхания и песен, я изучил груды тетратезисов, учений о фобологии. Я знаю, как войти в контакт с противником, как убедить самого себя, что его страх сильнее моего. Возможно, так оно и есть. Я использую заботу о подчиненных мне воинах и стараюсь потерять свой собственный страх за заботой об их выживании. Но страх-то никуда не девается! Самое большее, на что я способен,– это действовать, невзирая на него. Но это – не то. Не то мужество, о котором я говорю. И говорю я не о звериной ярости и не о порожденном паникой самосохранении. Это все каталепсис – одержимость. Ею и крыса, загнанная в угол, обладает в не меньшей степени, чем человек.

Диэнек заметил, что некоторые из тех, кто старается пре­одолеть страх смерти, часто молятся, чтобы вместе с телом не погибла душа.

– По-моему, это бессмыслица. Принятие желаемого за действительное. Другие – в основном, варвары – говорят, что после смерти мы попадаем в рай. Я спрашиваю их всех: если вы действительно верите в это, почему бы вам не покончить с собой и не приблизить столь счастливый миг? Ахилл, по словам Гомера, обладал истинной андреей. Но так ли это? Сын бессмертной матери, в младенчестве погруженный в воды Стикса, знающий о неуязвимости своей плоти – за исключением одной лишь пятки? Знай все мы такое о себе, трусы среди нас встречались бы реже, чем перья у рыб.

Александр спросил, найдется ли в городе хоть кто-то, обладающий, по мнению Диэнека, истинной андреей.

– Во всем Лакедемоне ближе всех к ней наш друг Полиник. Но даже его доблесть я не считаю удовлетвори­тельной. Он сражается не из страха перед бесчестьем, а из жадности к славе. Это может быть благородно или, по край­ней мере, не низко, но это ли истинная андрея?

Аристон спросил, существует ли оно вообще, это высшее мужество.

– Это не выдумка,– убежденно ответил Диэнек.– Я ви­дел его. Иногда мой брат Ятрокл обладал им. Когда я за­метил в нем это достоинство, то замер в благоговении. Мужество гордо лучилось из него, словно свет. В те часы он сражался не как человек, а как бог. Иногда таким муже­ством обладает Леонид. Олимпий – нет. Я – нет. Никто из нас, сидящих здесь, им не обладает.– Он улыбнулся. -3наете, в ком из тех, кого я знал, было больше всего этой чистой формы мужества?

Никто из сидевших у костра не ответил.

– Это моя жена,– проговорил Диэнек. Он повернулся к Александру.– И твоя мать, госпожа Паралея.– Он снова улыбнулся.– 3десь таится разгадка. Основание этой высшей доблести, подозреваю, лежит в женском начале. Сами по себе слова для обозначения мужества, андрея и афобия, ­женского рода, в то время как фобос и тромос, страх,­ мужского. Возможно, бог, которого мы ищем, вовсе не бог, а богиня. Не знаю.

Было заметно, что Диэнеку нравится говорить об этом. Он поблагодарил слушателей.

– У спартанцев не хватает терпения для таких отвлеченных изысканий. Помню, однажды в походе, в тот день, когда мой брат сражался, подобный богам, я спросил его об этом. Мне безумно хотелось узнать, что он ощущал в те моменты, какова внутренняя сущность этих переживаний? Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего: «Поменьше философии, Диэнек, и побольше отваги».– Диэнек рассмеялся. – Ну, хватит об этом.

Мой хозяин отвернулся, словно закрывая обсуждение, но какой-то импульс заставил его снова взглянуть на Аристона. На лице того застыло то самое выражение, какое бывает у мальчика, не решающегося заговорить в присутствии старших.

– Ну же, скажи! – подбодрил его Диэнек.

– Я подумал о мужестве женщин. Наверное, оно отличается от мужества мужчин.

Юноша колебался. Возможно, его лицо само говорило за себя – в нем чувствовалась неловкость, словно он стыдился своей нескромности, считая себя недостойным рассуждать о предметах, в которых не имел никакого опыта.

Тем не менее Диэнек поощрил его продолжать:

– Отличается? Чем же?

Аристон посмотрел на Александра, который усмешкой усилил решимость друга, и, набрав в грудь воздуха, начал:

– Велико мужество мужчины, отдающего жизнь за свою страну, но в нем нет ничего чрезвычайного. Разве это не в мужской природе, как среди зверей, так и среди людей, ­драться и воевать? Ведь для этого мы и рождены, это у нас в крови. Посмотрите на любого мальчишку. Еще даже не научившись говорить, он тянется, повинуясь инстинкту, к дубине и мечу – в то время как его сестры неосознанно остерегаются этих орудий войны и прижимают к груди котенка или куклу. Что естественнее для всякого мужчины, чем воевать, а для женщины – чем любить? Разве это не веление материнской крови – давать жизнь и вскармли­вать молоком, заботиться прежде всего о порождениях соб­ственного лона, о детях, которых рожают в муках? Мы зна­ем, что львица или волчица без колебания отдает жизнь за своих львят или волчат. И женщина поступает так же. А теперь обдумайте, друзья, что мы называем женским мужеством. Что может быть противнее женской природе, материнству, чем стоять бесстрастно и недвижимо, когда ее сыновья идут умирать? Разве не должна каждая жилка материнской плоти вопить в муках от оскорбления при виде такого насилия над природой? Разве не должно ее сердце разрываться, разве не жаждет она выкрикнуть в страсти своей: «Нет! Только не мой сын! Спасите его!» Но женщина из какого-то неведомого нам источника призы­вает волю, способную подавить собственное глубочайшее естество, и, я полагаю, потому-то мы в трепете и замираем перед нашими матерями, сестрами и женами. По-моему, это и есть, Диэнек, сущность женского мужества, и поэтому, как ты и предположил, оно превосходит мужество мужчин.