Нас не брали в плен. Исповедь политрука - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Премилов cтр.№ 43

Скоро дивизия получила боевую задачу: занять оборону в лесу западнее дороги на участке от Нестерова до Пушкарей. Было начало июля, дни стояли теплые, дождей почти не было. В лесу окопов не рыли, да и не было сплошной линии обороны в болотистых, с водой, участках леса. Конники устраивали засады на вероятных направлениях наступления немцев, постоянно патрулировали перед передним краем расположения частей дивизии, постоянно несли свою службу разведчики. Все действовали в пешем строю, коней охраняли в тылу несколько человек.

В дивизию приехал лектор из Политуправления фронта и так рассказал о перспективах открытия второго фронта, что бойцы потом всех политработников донимали одним вопросом: «Где второй фронт?» Но бои шли под Керчью, в Севастополе, Донбассе, Воронеже, Сталинграде, на Северном Кавказе — второго фронта, обещанного союзниками, не было.

Наша дивизия продолжала воевать в лесу. Почти ежедневно вспыхивали перестрелки, и на линии соприкосновения с противником каждый эскадрон имел определенный участок обороны. В одном эскадроне личного состава не было — только политрук с двумя бойцами. У политрука на груди наш автомат, а на ремнях на плечах от шеи к поясному ремню — 7 дисков с патронами, и в каждом по 70 патронов. Политрук с бойцами всегда был готов к бою, патрулируя свой участок обороны. Ночами боевые действия почти не велись: немцы не решались идти в глубь леса, уходили с позиций, минируя отдельные места, да и наше командование не рисковало атаковать ночью. Однажды под утро разгорелась сильная перестрелка, и с обеих сторон раздались крики «ура». А когда совсем рассвело, наши бойцы увидели перед, собой людей, тоже одетых в красноармейскую форму, — власовцев. С криками «Бей изменников!» кавалеристы бросились на врага...

Чтобы не быть связанным с хранением партбилетов, я передал своему заместителю Жандарову бланки невыданных партдокументов. И тогда обнаружилось, что одного комплекта партдокументов нет, значит, он остался с закопанными бумагами. Потом выяснилось, что невыданный комплект комиссар оставил в папке вместе со второстепенными бумагами, а я, не просмотрев эту папку, оставил ее зарытой в железном сейфике. Закопанными остались и 220 бланков комсомольских билетов. Я понимал, что за это мне придется держать довольно строгий ответ. Так и случилось: из политотдела армии приехал инспектор, выяснять последствия окружения дивизии. Ни с кем, кроме комиссара, он не беседовал, никого из политотдела не вызывал. Скоро меня вызвали на заседание партийном комиссии 41-й армии и вынесли строгий выговор «за непринятие действенных мер при выходе из окружения и оставление на территории врага комплекта партбилетов и 220 бланков комсомольских билетов». Я спросил председателя парткомиссии: «А комиссар и командир понесут какую-нибудь ответственность?» Он ответил, что нет, а после заседания один ответственный работник политотдела, член парткомиссии, сказал мне: «Вы подошли как раз под действие приказа № 227, вот вас и наказали». Я пошел к начальнику политотдела и сказал, чтобы меня убрали из этой дивизии, так как работать с комиссаром и командиром дивизии нет никакого желания. На эту просьбу он ничего мне не ответил.

Еще до вынесенного мне взыскания мы с комиссаром вместе ехали в политотдел армии, когда нам навстречу попался старший лейтенант, начальник разведки одного из наших полков. За трусость он был исключен из партии и вот теперь возвращался в свой полк. У меня возникло подозрение в том, как бы он не завершил свою трусость открытым предательством. Вслед ему из штаба армии возвращались и другие командиры, и одному из них я поручил проследить за поведением труса. Но эта мера оказалась недостаточной: в полк он не прибыл. Я предложил командиру дивизии сменить место расположения КП, но Гагуа не согласился. На другой день в полдень на расположение штаба дивизии обрушился сильный плотный минометный огонь, чего раньше не случалось. Я находился в шалаше и готовил политдонесение, когда услышал свист мин, а за ним и грохот разрывов, крикнул: «Ложись», — и все легли на землю. Минут десять бушевал над нами минометный обстрел: окопов не было, оставалось только лежать на земле, кое-кто убежал от шалашей в сторону. Осколки шуршали по веткам, летели сучья, комья земли, все боялись прямого попадания... Когда налет кончился, оказалось, что несколько бойцов ранено и убит начальник связи майор Колодежнов. Потом выяснилось, что убит и старший политрук Дудко: он ехал из полка, попал под обстрел и, не успев слезть с коня, был ранен в спину большим осколком мины. Ни конь, ни его ординарец даже царапин не получили. Вот так обернулась нам измена старшего лейтенанта, указавшего немцам точное расположение штаба нашей дивизии.

Положение дивизии было нелегкое: обнаружились заболевания ног у лошадей — «мокрец». Часть лошадей отправили в тыл, но начали болеть и те кони, что оставались в лесу. Командование армии учло это положение и вывело дивизию из болотистых мест. Дивизия сдала стрелковым частям свой участок обороны и передислоцировалась в тыл армии. Теплым августовским днем дивизия шла в конном строю походным порядком. Немецкая авиация, занятая поддержкой наступления на Сталинград, не беспокоила нас своими налетами. Дня через два после выхода из боя дивизия расположилась для переформирования. Бойцы жили в деревнях, а кони паслись на лугах, набираясь сил. Ходили слухи, что изменится командование дивизии, так как часть дивизий 11-й кавкорпуса была расформирована. Наша дивизия носила имя Маршала Советского Союза С.К.Тимошенко, — может, это и спасло ее в тот момент от расформирования.

Как-то я с Долгополовым ехал из политотдела армии, и по дороге мы попали под бомбежку. Немецкий «Юнкере» начал пикировать на единственную машину, что ехала по шоссе, и сбросил бомбу килограммов под 250, — черная туша отделилась от фюзеляжа и со свистом полетела к цели. Мы слезли с коней и легли. Взрыв был сильным, на нас полетели комья сухой земли. Но когда немец улетел и мы поднялись, то увидели странное явление — листья ивовых кустов из зеленых превратились в желтоватые. Смотрим, машина стоит, но кузов пуст, все из кузова разметано воздушной волной. Шофер, опустив голову, плакал. Мы подошли к машине, и, увидев нас, водитель крепко выругался в адрес немецкого летчика: «Черт паршивый, чем я буду кормить полк? Два дня сидим без продуктов, вез я двухсуточную дачу горохового концентрата, а поганый фриц разметал весь концентрат по воздуху и собрать ничего нельзя. Что я скажу в полку?» Такое бывало на фронте не раз!

В один из августовских дней, во второй половине месяца в политотдел пришел комиссар дивизии и вручил мне предписание за своей подписью — явиться в распоряжение отдела кадров ПУ Калининского фронта. За два дня я сдал все дела батальонному комиссару Пономареву из расформированной дивизии нашего кавкорпуса, собрал свои вещи и подготовился к отъезду в штаб фронта в район Кувшинова, за 300 километров от нашего расположения. Делопроизводитель дивизии вез в штаб наградные материалы, и с этой машиной мне и надлежало ехать. При отъезде комиссар дивизии сказал мне, что я представлен к ордену Красной Звезды. Так закончилась моя тяжелая служба в 24-й Кавалерийской дивизии.

Мы тряслись по разбитым фронтовым дорогам. В современных условиях путь до Кувшинова занял бы несколько часов, а тогда мы ехали полтора дня — непрерывно наблюдая за воздухом. Наезженная дорога вела через болотистые места, и мы двигались по настилам из бревен с карманами для разъезда со встречными машинами. Проехали небольшой городок Андреаполь, который недолго был в руках немцев — его освободили зимой 1942 года. Но немцы оставили в большой заводской трубе своего радиста, и он передавал им все, что мог видеть и узнать: ему помогала одна женщина, снабжая его продуктами. Немца обнаружили только к весне. Проехали Соблаго, Пено. Здесь узел железных дорог парами патрулировали наши истребители. В Осташкове на окраине города мы попали под бомбежку: немецкие самолеты налетели на железнодорожную станцию, где стояли эшелоны. Они подожгли одну цистерну с бензином, и она пылала, черные клубы дыма высоко поднимались в безветренное небо. Мы вышли из машины и подались в торфяное болото. Здесь стояли огромные бурты просохшего торфа. Немцы сделали разворот и сбросили несколько бомб на торфяник. Бомбы были небольшие, они глубоко уходили в торфяную массу и рвались там, выбрасывая фонтаны черной земли. Одна бомба угодила в бурт сложенного торфа и разметала его, превратив кирпичики в мелкую крошку. На нас посыпались, как дождь из тучи, крупинки торфяной массы — и так набились в нашу одежду, что потом пришлось мыться. Переночевав, мы к полудню приехали в Кувшиново. Здесь были все отделы полевого управления фронта; оперативная часть с командующим фронтом была расположена в районе Торопца.