Сон разума - читать онлайн книгу. Автор: Габриэль Витткоп cтр.№ 12

Наверное, надо куда-нибудь съездить. Вся эта суета вокруг Живота, весь этот фимиам, который кадят ему с напускной сдержанностью, делают мою жизнь невыносимой. Вот уже в выдвижные ящики ее комнаты прибывают коробки, перевязанные шелковыми ленточками…

Не поехать ли мне в Вену? В «Йозефинуме» хранится большая восковая кукла — довольно точная копия Венеры Медичи. Передняя часть туловища удалена, все органы грудной и брюшной полостей — съемные, а в продольно разрезанной матке виден эмбрион. В том же зале другой восковой муляж представляет матку с плодом: стенка разрезана таким образом, что сквозь прозрачный амнион можно разглядеть весьма правдоподобный зародыш. И все это демонстрируется в духе Джека-Потрошителя — на обшитых бахромой драпировках и подушках… Не хватает лишь червей.

— Дружок, — приглушенно говорит Живот, — поехали со мной на благотворительное гулянье?

Клеман с громадным трудом сохраняет маску приличия, когда, например, просто желает Мадлен доброго дня или спокойной ночи. Кто-то другой спрашивает за него: «Как спалось?», на минутку присаживаясь на пуф, а затем возвращается в свое логово, словно тень, которая ложится под того, кто ее отбрасывает.

Живот — этот гигантский клещ — не позволяет забыть о себе ни на секунду. Он настойчив и вездесущ: скорлупа, таящая в себе красноватые пелены, потроха с окровавленными извивами, воды, мягкие хрящи, стеклянистые массы, переходящие в зеленовато-желтый опал, губчатое разбухание.

Ненависть к Животу подчиняет себе Клемана. Его воображение беспрестанно расширяется, а мысли похожи на сплетение сосудов, окаменевших вен, на дерево произрастающее из самого себя: мангровый лес, что шествует к безбрежному морскому горизонту и пускает корни, задерживает грязь и перебродивший ил, в котором каждое дерево — сплетенное с соседним, опирающееся на последующее, укорененное со всеми остальными и усиленное несметным арьергардом — во время отлива роняет веретенообразный стручок уже проросшего плода, что лопается за считанные секунды и запускает в тину волокна своих юных корешков. Так на море наступает новый берег, превращая устья в смертоносные дельты, кишащие микроорганизмами в лабиринте пепельной сетки.

— Там даже синематограф покажут, — говорит Мадлен ровным голосом, рассматривая свои ногти, которые она всегда сравнивает с раковинами, поскольку не видела ничего прекраснее.

— Правда?

Он был в синематографе всего лишь раз — на бульваре Капуцинок, «Выход рабочих с завода Люмьер», под сумасшедшую, прыгающую музыку. После сеанса зашел съесть мороженого в «Наполитен», а затем соблазнился малаккской тростью, хоть она и не очень ему понравилась — с набалдашником из горного хрусталя, окаймленным вьюнковой гирляндой.

Они построили балаган из белой древесины, восемьдесят на тридцать метров: в главном фасаде прорубили две двери с турникетами и поставили две панели, вращавшиеся вокрут собственной оси, для защиты от сквозняков. Интерьер разделили на двадцать два ларька, размещенных с обеих сторон от центрального прохода лавочки в средневековом стиле, из папье-маше и пихты, под большим тентом на пятьсот квадратных метров. Сферический свод из крашеного полотна, тюлевые занавески, хлопчатобумажные орифламмы и хоругви с Иисусом-Марией, стрельчатые арки, блестящие от спирта и промасленной бумаги. Пламенеющая готика.

Вчера на открытии синематограф еще не работал, но сегодня покажут автомобильные гонки, зрители увидят великопостное шествие и выход с мессы. В клетушке в стиле Людовика XI, размером три на два метра и покрытой просмоленным брезентом под материей с геральдическими лилиями, киномеханик и его ассистент уже установили аппарат, расставили пленки, баллоны с кислородом, канистры с эфиром и лампу Мольтени.

Все в полном порядке. Можно начинать представление.

Всякий образ можно размножить. Так, порой на озере стоит остров, в середине которого расположено другое озеро, а на нем — еще один остров, в центре которого — озеро с зеленым островом, а посредине — еще одно озеро. Эти концентрические круги земли и воды способны довести до головокружения, что испытывает одинокий человек меж двумя зеркалами, помещенными друг напротив друга. У Клемана такое же головокружение.

Прикованный взглядом к экрану, Клеман не видит на нем ни китайцев, ни пагод с колокольчиками. Он видит там лишь Живот, выступающий рельефной аппликацией, сладкой телятиной — правда, уже позеленевшей, урчащей и раздувшейся, как бурдюк. Достаточно проколоть эту опухоль шляпной булавкой, и она лопнет с оглушительным треском, вспышкой и выбросом рудничного газа, расшвыривая красновато-фиолетовые ошметки. Клеман видит, как просвечивает запутанное строение, все — кошмарно прозрачное: складки лишь покрывают желе, наслаивая свои

блины на малиновое ядро, которое и само делится на пластинки вплоть до центральной точки — идеальной и абсолютной, туда и следует ткнуть шляпной булавкой. Клеман подносит к губам носовой платок — Дружок, — говорит Живот неискренне и гнусаво, — пойдем со мной на благотворительную распродажу?

Anableps tetraophthalmos, обитающая в бассейне Амазонки, плавает у поверхности, и ее глаз, разделенный горизонтальной полоской кожи, позволяет видеть одновременно под и над водой.

Каждый из тех, кто здесь собрался, повинен. Сооружение, чей проект представили подрядчику, было создано по образу и подобию их внутреннего мира. Но они виноваты, прежде всего, в том, что забыли старый закон, по которому все, что они делают сообща, неизбежно обречено на провал.

Выручка за первый день составила сорок пять тысяч золотых франков — столько стоит хороший перстень Князя мух.

Князь Церкви блаженно улыбается, как и подобает нунцию Его святейшества Льва XIII. Он благословляет руки и ладони герцогинь, их кружевные ошейники на китовом усе, благословляет вышитые передники тех. что разливают оршад, благословляет блюдца, графины с лимонадом и тарелки с птифурами. Он благословляет позументы и веретенообразные салфетки, подушки с накладками, вышивку крестиком и пуанты, фарфоровых собачек, бисквитную Лурдскую богоматерь и торнелии в горшках. Он благословляет детей. Он благословляет кассу. Он благословляет синематограф и лампу Мольтени. Он благословляет мужские трости. Да станут они, Господи, орудием собственного спасения! Аминь.

Живот одет в сиреневое фуляровое платье с кружевными оборками в виде взбитых сливок; на голове у него — грогреновое канотье, украшенное голубым зимородком, а на ногах — ботинки из кремовой кожи, подобранные по цвету к перчаткам с перламутровыми пуговицами.

На Клемане — темно-серый костюм поверх жемчужного жилета и галстук, вытканный узором из ирисов. На голове — шапокляк. Усы, закрученные щипцами, надушены юфтью. В тот день он выбрал трость с набалдашником из горного хрусталя. Вместе с Животом они прогулялись пешком до улицы Жана Гужона, поскольку путь недалек: врач рекомендовал Мадлен немного ходить, а погода великолепная.

4 мая 1897 года.

В четыре часа нунций покидает Благотворительный базар, выходит через одну из дверей с турникетом и садится в экипаж.