Доктор Сакс - читать онлайн книгу. Автор: Джек Керуак cтр.№ 23

«Цзинь Ли?!! Ого-Го!»

Идеальное было место для грустных красных воскресений… Мы поехали, с Ма и Нин, на старом «плимуте» 34-го года, через Мост Муди-стрит, по скалам вечности, вдоль по Мерримак-стрит, в салонных одиночествах Шаббата, мимо церкви Сент-Жан-Батиста, которая днем по воскресеньям кажется распухшей в размерах, мимо Ратуши, на Карни-сквер, воскресные стояльцы, остатки девочковых банд, что ходили в кино в новых ленточках и розовых пальтишках, а теперь наслаждаются последними красными часами кинодня в центре города, в краснокирпичных Одиночествах, мимо Часов на Пейдж, показывающих Безрадостное Время, — к змеистым свиткам и росткам фасоли в китайском темном интерьере богатой сердцещемительной семейной кабинки ресторана, где на меня всегда нападала такая робость и раскаянье… милые улыбчивые китайцы на самом деле подавали нам ту еду, чей столь смачный аромат висел в нижнем фойе над линолеумным ковром.

Самое скелетальное в начале повести — Пакины жили через дорогу на Саре в Золотом Буром Доме, 2-этажной многоквартирке, но с толстыми умф-верандами (пьяццы, галереи) и пряничными свесами, глаз не отвесть, и Сетки на верандах, от которых темное Внутри… чтоб долгие дни без мух с «Ориндж-Крашем»… Братья Пакин были Бифом и Робертом, Большой Биф, что качал жопой вдоль по улице, а Роберт — веснушчатый искренний гигант с добрыми намереньями ко всем, с Бифом все в порядке, тоже веснушчатый, добродушный, мама говорила — сидит как-то вечером на веранде, а Биф вместе с луной вышел с нею поговорить, рассказал ей глубочайшие свои секреты о том, как хочет просто выходить и наслаждаться природой, будь на то его воля — или что-то вроде, — а она, мама моя, сидела там и властвовала над дикими беседами, дурачок Жан Фуршетт протопал мимо с шутихами да хиханьками, гугляя под поздним солнышком по концедневным улочкам Четвертого Июля в Лоуэлле 1936 года и танцуя мартышачьи джинские танцы для дам, чьи детишки скорее всего к этому часу все уже в центре города рассасываются в толпах на Фейерверке и Карнавале Четвертого Июля на Саут-Коммон, великие вечера — расскажу вам о них — Жан Фуршетт увидел, как моя мама сидит на крылечке в скрипе вечернем, и спросил, если ей одиноко, не развлечет ли ее небольшой фейерверк, она говорит «ладно», и старина Жан выложил все-что-у-него-было-в-карманах — чпок-плюх, трыктык-тык, дзынь; кресть — он и двадцати минут не развлекал дам Сары-авеню, когда на Коммоне гонгнула открывающая бомба окрест мягких июльских крыш Лоуэлла, от самих белых многоквартирных маслобоен крыльца Маунт-Вернон до самой скирдатой Блузонг-стрит за рекой у красилен, у дубилен, у твоей Лу-лы, Лоуэлл — у твоих долгих у-рыков, зарев старый-старый ре-ов — ротор мотор задверь закрытая дверь — с пижамной ноги свисая, свистая, а белые ураи фланцуют вправо, влево они свернули на широком замахе, отбили время каждым взмахом, кольцахом, ничего в небесных очах не увидали, кроме серебрянозвезд-колокольчиков, всевозможных разновидностей, спасли, но так и не поняли, он изо всех сил старался объяснить причудливому фестивалю собравшихся вокруг его обувного рожка: «Гляньте-ка, дамы и господа», — а я, Джи-Джей, Винни и Скотти шаркаем ногами по Карнавалу — (моя мама улыбается Жану Фуршетту) (Бум!) начинается фейерверк, оргиастер у реки показывает вам, как скачут наперегонки лошадки в дикой гвалте, они точно — В некоторых забегах участвовали деревянные распашные лошадки, что скакали вперед по выпавшим костям — кости они крутили так быстро (в клетках), что видно было, как лошади прыжком рвались к своей победе — чокнутая неодушевленная дико живая скачка, такие представляешь себе у ангелов… когда они чувствуют — X был отметкой, где играли вдругфонарики, в ночной дымке клоун в цилиндре властвовал над табло тотализатора — Еще дальше мы чуяли говно в траве, видели камеры, ели попкорн, задували шарики на ниточках к небесам — Ночь наставала, окутывая синевато размашистыми руками весь хьяризонт — Висючий мох (как мох Замка, свисающий, пока слышишь, как пацанчик свистом подзывает свой шарик) (в траве детки помельче борются в Крошко-Тиме-Дыме [80] , который едва различишь — большие души из маленьких акронов — Возня дудит со всех сторон трубопаров, продается предопердый арахис, подковерные хипстеры времени, подножные замшемягкие пыли) — Бифа Пакина теперь, годы спустя, я вижу скрючившимся под пальто с футбольным капюшоном, направляется домой с мануфактур в середине декабря, гнясь против ветра вокруг Блезанского угла, продвигается к дому с гамбургером верхнеклимата на ужин, золотое густое постоянство кухни его матери — Биф идет в Вечность на его конце без меня — мой конец так же далек от его, как и вечность — Вечность слышит полые голоса в скале? Вечность слышит обычные голоса в гостиной. По кости муравей спускается.

Сцена — в Замке, в зале пороскошней, что выходит на леса Биллирики, пока тучи Мартовского Зайца мчат наперегонки к черноте, — вот только что («Разумеется, это не указывает на то, что из этих попыток хоть что-нибудь выйдет») говорил (теперь вечер) Граф Кондю, безукоризненно одетый, едва-восставший из гроба вечернего, Атласного Судьбоящика со своими шпенглерианскими метаморфированными царапийствами крышки. Получатель рацеи его — остроумный фривольный посол Черного Кардинала, наш добрый друг Амадей Барокк — сидит, подложив под себя ноги, на элегантной лонже, с сосательным напитком, хихучеусто слушая.

«Да, мой дорогой Граф, но вам же известно, не так ли, насколько не-СООБРАЗНО будет чему-либо из этого» — (его слюнотекучье ликованье) — «как-либо воздействовать на кого-либо, Бхоже! — да ему придется —» «Во-вторых, я демонстрирую вам —»

«— положительно —»

«— что еретики в церкви суть то, что они суть — псарегоны Францисского рога, призракопечаленные, прерываисто в саванах своих, считают, будто от них все станут болтаться — тут все кончено, эти Голубисты предают декаданс — любая организация декадансит —»

«Но, дорогой мой, так бароккально — Я не имею в виду свою фамилию — так фривольно —»

«Чем, в конечном счете, вы все и меряете. Мне хотелось силы в партию, крови — никаких Божемоев и задов в их капризульствах, изготовления грушеподушек в тенечке — ну, какачить они себе, конечно, могут — Я не вижу никаких этому причин, если Колдун Ниттлингена не против — позволять, скажем так, я согласен, у меня в этом вопросе нет предпочтений —» Он отвернулся, сморщился над брелоком… с ключиком к своему гробу, золотым.

«Голубисты, в конце концов, всего лишь любители этого — ничем не отличаются от Бурнингов иных Римов, нытиков иных бормотов — то есть —»

Граф Кондю встал у каменного окна, сурово глядя в ночь; в элегантных покоях Барокка было возможно расслабиться, посему облачен он был в свой малагант — капюшонно глава его гляделась над плечами, словно бы окрыленная — Стукав дверь, Сабатини ввел юного Воаза, сына Замкового Смотрителя, который был старым таинственным дурнем и вечно прятался в погребах — Юный Воаз, с его долгими темными ступнями и осклабиной, странно сатанински симпатичный, будто растянутая глиняная голова, изощренный сын отшельника: «О —! — Здесь Барокк».