Похоть - читать онлайн книгу. Автор: Эльфрида Елинек cтр.№ 27

Мужчина дожидается, пока в нем закипит вода. Потом он бросает в кипяток жену, с которой уже стянут халат. Перекладина его семафора поднялась, трасса свободна. И все пляшет под его сигнальную дудку. Он устремляется в лоно жены. Подбадривать его не нужно, он и так бодр. Все обстоит так, словно его член никак не может успокоиться, потому что в ее дыре, возможно, уже орудовал кто-то другой и испакостил ее дно куском своей колбасы. Мужчина в ярости заранее растрачивает себя и разбазаривает свое добро, слишком много энергии уходит в крик, своды его тела дрожат. На улице все под гнетом льда и снега. Природа в общем и целом справляется сама, правда, иногда ей нужно помочь, чтобы она в тишине и покое могла питаться тем, что ей принадлежит за нашим столом. Мужчина влажным дождем проливается в женщину спереди и сзади, мотая ее во все стороны. Он со всей силой выбивает пыль из маленьких тюфяков ее груди. Несколько килограммов его добра тяжелы как камень. Он без страха и упрека с головой засыпает женщину грубой щебенкой и странствует по ней туда и сюда, обретя прочную почву под ногами.

Заспанному, вновь поднявшемуся с постели ребенку не стоит так дергать за ручку дверь в ванную комнату, иначе его выплеснут вместе с водой. Мужчина с силой откидывает голову женщины назад, так резко, что она вскрикивает от боли. Птенчик его бодрствует, и его запирают в клетку рта, там ему очень удобно, он порхает туда и сюда без зазрения совести, пока в горле женщины вдруг не возникают спазмы, не раздается шум прибоя и волна слизи не устремляется по его черенку, стекая вниз по колышущимся сводам мошонки. Тут уж ничего не поделаешь. Он спасается бегством из ее глотки и наклоняет жену над ванной. Член его стоит как толстый камыш вокруг ее ложа, в которое его наконец-то укладывают. Муж бьет в колокола ее грудей, алкоголь вытекает из нее, как вода, а из скважины вылетают крупные капли. Нет, господин директор не позволит женщине так вот просто выпасть из его гнезда. Пусть она не прислушивается к своим чувствам, а слушается его.

Женщина всего на несколько минут появилась на арене, где учатся плавать потребители. Теперь она сидит в ванне, заполненной водой, и ее намыливают. Халат ее давно измят, его чистят, кроят и гладят. Во время мытья и растирания муж вырывает у жены из промежности целые пучки волос. Он впивается ногтями в жабры ее паха и намыленными пальцами погружается в самые глубины, куда он недавно вытряс содержимое своего огромного пакета. Она визжит и отбивается, потому что ей сильно жжет! Грудь, на ветвях которой колышутся желания, он подвергает обследованию в поисках следов, оставленных кем-то другим, он крутит соски, зажав их пальцами и вновь медленно отпуская. Пуговки грудей смотрят на нас своими холодными глазами. Трудно услужить господам, будь ты хоть сама королева. Уже слышно позвякивание жутких сосудов, что вмещают в себя содержимое мужчин. И со свистом распахиваются двери залов ожидания перед грудой костей безработного люда. Мы научимся управляться и с этими потоками.

Пусть они покоятся в безопасности и мире. Однако прежде на них упадет пронзительный свет солнца, проникающий сквозь все их телесные извилины: они кое-что могут из того, для чего годится тело! Они могут сорвать с себя шляпы и несколькими ударами весел пересечь друг друга. Их жилище словно на небесах, и прежде чем они в несколько прыжков, подобно гепарду, доберутся до водопоя сильных мира сего, они уже успевают несколько раз спариться друг с другом, словно пыль, парящая в солнечном луче. Да. Для чего же еще они себе даны и обихаживают себя водой и душевыми эмоциями, словно им предстоит быть причисленными к лику святых? Каждый уголочек их тела наполнен любовью и уважением со стороны партнера. Они словно крестьяне-поденщики, действующие прорабу на нервы, потому что постоянно засыпают во время работы, колотят свою скотину, перерезают ей глотку и натягивают ей шкуру на уши таким же образом, как это уже сто раз проделывали с ними самими. Мелкий крестьянин появляется из хлева в резиновых сапогах, хорошие башмаки остались дома у красивой жены, которая моет подмышки над раковиной. С рукава его куртки капает кровь кролика, с которым так любили играть дети. Однако и этот человек, появившийся на свет, чтобы жить, выглядит очень человечно в кустах, куда он затащил с танцплощадки девицу, которая почти не замечает, от чего она отбивается.

Но те, кто живут на свету, пробивающемся сквозь жалюзи — у них все совершенно иначе: они наилучшим образом обходятся друг с другом, даже если позволяют времени тихо размазываться по их телам. Время не удается разглядеть, оно — солнцезащитный крем творения, в котором некоторые люди, уберегаемые от прямых лучей, сохраняют себя покойно и с комфортом. Мимо женщин, подобных той, что изображена здесь на фотографии, время прошло, не оставляя на них следов, оно хранится в ящике под замком, куда муж его прячет для собственного удовольствия.

У взрослых, уже давно посещающих школу выгоды, нет ничего, кроме забот о людях, поддерживаемых государством, людях, тяжело висящих на наших денежных мешках, так же тяжело, как наш директор виснет на молочных мешках своей жены. Владельцы фабрики дали ему понять, что концерны, достойные удивления и в своей алчности, и в своем гневе, с удовольствием сыграли бы с местным людом партию, в которой ставкой была бы их жизнь. Дети людей, отодвинутых в сторону, очень рано узнают, с какой стороны намазывают их бутерброд: придерживайте тонкие ломтики на бутерброде! Чтобы банк, который дал вам ссуду на дом, мог позволить выплатить самому себе суперпремию. А директору позволят участвовать в этой игре и сопровождать ее пением.

У него есть и другие заботы, ведь никто не несет на плечах свою жизнь в одиночку. На голове у него волосы на пробор, а внизу мешочек с гениталиями, который он принес сейчас своей жене, чтобы у нее глазки заблестели, вот, посмотри! Высокое жалование неистощимой радостью покрывает его голову, прибитую золотым дождем. Мы с вами — прислуга, все это знают! Все нас признают, ведь там, в глубине, царит оживление, и люди рекой текут в трактир. Скоро мы вытащим нашего зверя на сушу, где на его естественную нужду упадет ядовитая роса федерального банка. Из-за нашего слишком быстрого роста страдают низшие, которые не в состоянии переставлять ноги, когда они видят, что должны отъездить положенные в автошколе жизни часы, прежде чем с непокрытыми головами явиться перед своими принципами и принципалами.

Их невыполнимые желания падают жертвой, попав под нож жесткой экономии (о, эта экономия человека!). Да, директор находится в своей стихии. Он ограничивает несоразмерные шаги, потому что он неизмеримо богат для людей, которые учатся падать к его ногам тихо, как листья с деревьев. Чтобы не мешать ему играть на скрипке. Он не видит причин, по которым ему следует сдерживать себя в пределах собственного ремня, который ему очень подходит: возможно, в его жене побывал кто-то другой, побывал так, как привычно бывать только ему, бывалому. Большое спасибо, что вы выслушали мои оскорбления.

Нежно, словно укрощенный гром, а он бывает таким, когда хорошо расположится на своей жене, директор склоняется над ее кожей, издающей животный запах. Женщина хочет спать. Однако ее недружелюбно настроили, когда она прониклась подобным желанием. Ее переполняет недавнее прошлое. Если мы тесно прижмемся друг к другу, мы тоже заметим: будущее принадлежит молодым, если они получили образование, а родители научились натравливать их друг на друга на дешевом мясном прилавке жизни. Дети соседей падают, словно гнилые плоды с дерева. А женщина уже открыта навстречу безнадежной любви, нежной, словно кроличья клетка на другой день после забоя; она втащила вовнутрь всю мебель и наклеила на себя обои в цветочек! Лишь узенькая тропка ведет от ее мохнатки туда, где вместе с моими читателями стоит студент и ждет, чтобы ему снова позволили войти, ему, образованному, с мягким чутьем. Если мы будем держаться вместе и держать в руках все, что имеем, то наши предчувствия оправдаются. В нас нет никакой необходимости! Если нам вообще позволено жить хорошей жизнью, то самое большее — жить в воспоминаниях милой скотинки, которой мы принесли корм, или в памяти милого человечка, которому мы целиком себя скормили.