Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 94

Я взяла ко Двору мадемуазель де Ла Мезонфор в качестве моей секретарши: мне нравилась эта молодая женщина с пылкой, экзальтированной душою. Господин Фенелон, ее духовник, уговорил ее постричься в монахини, и я видела в ней ту избранную душу, что когда-нибудь сможет руководить преображенным, к вящей славе Господней, Сен-Сиром…

Иногда я думала, что придворная жизнь и заботы о делах единственные препятствия к достижению того духовного совершенства, коего я так жаждала. И я говорила, почти искренне, моим друзьям, что хотела бы все бросить, уехать в Америку и посвятить себя одному лишь Богу. Господин Фенелон принимался разубеждать меня: «Господь препоручил вам руководить Королем. Ему угодно, чтобы вы жили при Дворе и помогали Королю своими советами». «Но как же достичь того блаженного спокойствия, которое вы проповедуете, — возражала я герцогу де Бовилье, если меня каждый день осаждают десятками дел, если я должна бороться с одними, интриговать против других?» Председатель Финансового совета качал головой в высоком парике и, поглаживая мою руку, отвечал с мягкой улыбкой: «Таков ваш удел, мадам, и мой также. Мы оба приговорены к этой суетной жизни. Доверимся же Провидению и пойдем нашим путем при тусклом свете мирской жизни. Когда-нибудь сияние благодати снизойдет и на нас».

Бедная Мария, — она садилась у ног Господа в ожидании Его Слова, а ее тотчас отзывали чистить кастрюли!.. Впрочем, и герцог и аббат считали, что в этом королевстве немало вещей нуждаются в чистке. Положение с финансами катастрофически ухудшалось. Государственный долг, после смерти Кольбера, вырос вдвое: мы получали 80 миллионов, а расходовали 200. Нищета народа стала поистине устрашающей и охватила, точно эпидемия, всю страну. Мой старый друг времен Марэ, господин де Басвиль, ставший, при моей поддержке, интендантом, объезжал Францию вместе с государственным советником Дагессо и присылал отовсюду, из Дофине, Прованса, Лангедока, Лионне и Бурбонне, отчаянные реляции: бедность крестьян, разоренных войною и налогами, вызывала у них слезы, и они видели единственное спасение в заключении мира и реформе налогового законодательства.

Между тем, в Версале не нуждались ни в чем. Единственным признаком истощения Казны стала переплавка серебряных предметов обстановки замков Короля. В порыве самоотречения, показавшегося Людовику поистине евангельским, было решено отныне пользоваться только деревянной мебелью; некоторые придворные простерли свое смирение до того, что сидели на стульях из орешника и писали на столиках из дуба. Однако краснодеревщики нашли способы приукрасить эту «бедность», и спустя два-три года наша мебель покрылась таким количеством украшений из перламутра, эмали, бронзы и золота, что и понять было невозможно, из чего она в сущности сделана. При Дворе все и вся носили маску, даже дерево.

«Нужно уговорить Короля заключить мир», «нужно сказать ему, что Генеральный контролер не знает своего дела», «нужно сообщить ему о нищете в провинциях», «передайте ему эту записку, мадам!», «добейтесь, чтобы он рассмотрел проект Вобана», «покажите ему эти письма»…

Со времени смерти господина де Лувуа и господина де Сеньеле Король больше не захотел держать при себе премьер-министра; он, по его словам, был «слишком утешен» смертью этих двоих. Теперь он довольствовался несколькими молодыми министрами, а вернее сказать, помощниками, робкими и неопытными; среди них были Барбезье, новый генеральный секретарь, ведавший военным министерством, и сын господина де Лувуа; обоим было не более двадцати лет. «Король Франции все делает шиворот-навыворот, насмехались голландские писаки, — ему нравятся молодые министры и старые любовницы». Господин де Поншартрен, новый Генеральный контролер, был единственным, кто еще пользовался каким-то авторитетом в правительстве, однако мои друзья находили, что он пагубно влияет на дела…

«Мадам, он думает, что совершает реформы, но вся государственная машина расшатана донельзя. Он поощряет Короля в его расточительности, каждый день изобретая новые уловки на итальянский манер: то придумает какую-то лотерею, то перенос платежей, то создание новых должностей, бесполезных для страны и дорого обходящихся частным лицам. И он еще хвастает этим перед Королем; однажды он сказал ему: «Всякий раз, как Ваше Величество создает новую должность, Бог создает дураков, чтобы купить ее». Вы слишком умны, мадам, чтобы не понимать: нельзя править страною такими «экстраординарными мерами»; в конце концов деньги иссякнут, а народ устанет от этих спекуляций». И верно: я, как и мои друзья из «Чистой Любви», не переставала дивиться появлению самых странных должностей — контролера за париками, продавца устричных раковин или глашатая на похоронах, — однако мне претило вмешиваться в эти дела…

В Сен-Сире мой стол был завален прошениями; тут были письма от господина де Шамильяра, в высшей степени честного человека и моего помощника в финансовых делах Сен-Сира, который обличал «изобретения» господина де Поншартрена; письма герцогов де Шевреза и де Бовилье о предстоящем договоре с Савойей и шведском посредничестве в войне; письма господина Фенелона, такие разнообразные и длинные, что из них можно было составить целые тома; он задавал вопросы и сам же отвечал на них, спорил и опровергал собственные доводы, словом, писал так путано и затейливо, что я ничего не понимала в его рассуждениях, и теология его казалась мне куда более доходчивой, чем политические прожекты.

Однажды я подала одно из них Королю, не называя имени автора; Король прочел всего три страницы и разорвал все послание с видом величайшего презрения, промолвив только: «Химеры!»…

Та же судьба постигла прекрасно составленную записку, которую попросил меня передать Королю господин Расин, решивший создать, между двумя христианскими стансами, мемуар, посвященный реформе государства и народным бедствиям, во вкусе преобразований господина Вобана. С тех пор, как Королю изменила военная удача за пределами страны, подобные проекты посыпались градом: священники, офицеры и даже поэты строили планы кардинальных перемен в государственном устройстве.

Однажды вечером, в Марли, я сидела в своей комнате, перечитывая записку Расина; внезапно вошел Король, которого я не ждала. Я попыталась было спрятать бумагу, но он забрал ее у меня, пробежал глазами и спросил имя автора. Я долго отказывалась назвать его; наконец Король разгневался.

— Сударыня, в последнее время я вижу у вас слишком много подобной писанины. Я удивлен той дерзости, с которой вам ее присылают, а вы принимаете ее. Мне докладывали даже, что вы поощряете этих людишек… Не знаю, что вы затеваете, но вот уже несколько месяцев, как я чувствую, что здесь пахнет недовольством, если не мятежом; вы без конца говорите мне о делах, делаете замечания, похожие на упреки… Мне все это очень не нравится.

— Сир, вы не можете сомневаться…

— Я никогда не сомневаюсь. Я просто хочу покончить с этим раз и навсегда. Вспомните, что вы обязаны повиноваться мне как мужу и как вашему Королю, и назовите имя остроумца, создавшего сей шедевр, который вы с таким интересом читаете.

Делать нечего, пришлось мне назвать господина Расина. Король был крайне удивлен. Помолчав с минуту, он сухо бросил: