Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 35

Именно в это время Миньяр написал с меня портрет — первый в этой долгой, посвященной мне, серии. Он изобразил меня на фоне пейзажа, напоминающего антильский; особенно ему удалось передать красоту моих черных глаз, выражавших тогдашнее мое душевное состояние — меланхолию, затуманившую лицо. Не знаю, отчего Скаррон находил утешение в этом портрете: он велел повесить его у себя в спальне и заверил Миньяра, что мой скромный облик — «всего лишь обещание будущего сияния». «С таким приданым, — говорил он друзьям, имея в виду мой глубокий печальный взгляд, — ей не трудно будет вновь выйти замуж».

Нищета наша вынудила меня отвергнуть предложение, сулившее, однако, немало выгод в будущем: мадемуазель Манчини — та, что звалась Марией и была, по слухам, любовницею молодого Людовика, — пригласила меня сопровождать ее в Езруаж, куда дядя-кардинал отправлял ее, дабы удалить от Двора. Я не смогла принять это приглашение: у меня не было ни платьев, ни экипажа, чтобы отправиться в Сентонж и выглядеть там сообразно положению…

Тем временем, всем стало ясно, что Скаррону не удастся закончить третью часть своего «Комического романа». В газетах его уже хоронили. В одном из своих последних стихов он признался, что и впрямь близок к смерти, но только от нищеты:

Из двух смертей — от голода иль стужи —

Я сам не знаю, каковая хуже.

«Приношений» и «утех желудка» становилось на наших обедах все меньше, и если бы я время от времени не ужинала в домах богатых благочестивых дам, искавших моего общества, то весьма скоро последовала бы в могилу вслед за моим супругом. Но кроме удовольствия изредка полакомиться каплуном, я стремилась завоевать их дружбу, в предвидении того дня, когда меня, нищую вдову, выбросят на улицу, и поддержка сильных мира сего станет единственным моим прибежищем. А хлеб дружбы казался мне куда слаще хлеба милосердия. Вот почему я старалась почаще встречаться с дамами д'Альбре и Ришелье, и даже иногда с матерью и теткою Вилларсо, столь безжалостно преследующего меня.

Именно в их обществе, стоя на балконе дома в Сент-Антуанском предместье, я присутствовала в апреле 1660 года при торжественном въезде в Париж короля Людовика, который возвращался из Испании после заключения брака. В королевской свите я с удовольствием узнала Беврона, возглавлявшего конницу, и Вилларсо на горячем скакуне; маркиз выделялся среди прочих придворных великолепием своего наряда и черными кудрями, приводившими в восторг дам. И, однако, всех их в моих глазах затмил юный Король, и я тем же вечером написала одной из подруг, что «Королева наверное уснула нынче счастливою, избрав себе такого супруга».

Увы, этот парад стал последним развлечением моей жизни в замужестве. Вскоре господин Скаррон впал в агонию. На улицах Парижа и в особняках Марэ у людей хватало жестокости смеяться над этим так же, как они смеялись над его браком. Памфлетисты каждый день развлекали читателей остротами по случаю конца «веселого больного»; в ожидании этого конца они посвятили Скаррону две гнусные статейки под заголовком «Libera» [35] и третью — «Похоронное бюро»; продавцы газет громко выкрикивали эти названия прямо под нашими окнами. Можно ли было в таких условиях думать о достойной кончине?!

В салонах заключались пари на выздоровление поэта; восемь лет назад таким же образом ставили на его способность произвести потомство, — смерть принесла Скаррону новую славу. Сидя среди пузырьков с лекарствами, подле его кресла с отверстием в сиденье, затворив окна и ставни, чтобы не слышать непристойных песен с улицы, я пыталась уговорить беднягу покаяться в грехах, однако его друзья-вольнодумцы, особенно, Александр д'Эльбен и мой маршал д'Альбре, явившись днем, одним словом разрушали то, чего я успевала достичь за ночь; если я убеждала мужа принять священника, то они заверяли его, что все это шутки, что он не так глуп, а, главное, не так плох, и время еще терпит. В конце концов, я не на шутку рассердилась на этих отъявленных безбожников; как ни странно, меня поддержала Нинон. Она считала, что перед лицом смерти надобно соблюдать приличия. Она пришла к нам в тот момент, когда я подвела капуцина к постели Скаррона, и на свой лад заставила их обоих исполнить свой долг: поскольку умирающий все еще пытался спорить с исповедником, она решительно сказала этому последнему: «Ну же, месье, делайте свое дело! Что бы там ни утверждал мой друг, он в этом не так сведущ, как вы».

Приняв последнее причастие, господин Скаррон мягко сказал мне: «Я мало что оставляю вам; постарайтесь, однако, быть честной женщиной!» Я ответила, что хорошо знаю, чем обязана ему, и свято выполню этот завет. «Я сожалею лишь об одном, — посетовал мой супруг, обратившись к Сегре, — о том, что оставляю без средств жену, эту замечательную женщину, достойную всяческих похвал». Потом он сказал мне, что охотно простил бы измену, если бы я решилась на нее еще до его «перехода в небытие», ибо наша совместная жизнь, нередко занимательная, все-таки не была счастливою для такой молодой женщины. Словом, во все время агонии речи его были куда пристойнее и разумнее, нежели в том «Шутливом завещании», которое он написал несколькими годами раньше и которое напечатали только после его смерти:

Во первых строчках завещанья

Велю супруге на прощанье

Другого муженька найти

На скорбном жизненном пути.

Сей брак хотел бы предпочесть я,

Во избежание бесчестья,

И, отправляясь на погост,

Признаюсь: слишком долгий пост

Снесла достойная особа,

Что мне верна была до гроба.

Пусть разговеется теперь,

Утешась быстро от потерь…

Должна признаться, Скаррон всегда был гораздо обходительнее и сдержаннее наедине со мною, нежели на людях.

Он умер в ночь с 6 на 7 ноября 1660 года, если и не благочестиво, то так достойно, как только мог.

Незадолго до кончины он сложил эпитафию, в которой поздравлял себя со смертью — этой первой ночью, когда он сможет наконец всласть выспаться. По той же причине и я была скорее довольна, нежели опечалена тем, что он отдал Богу душу; теперь, когда он уже не нуждался во мне, я смогла отдохнуть и проспала тридцать часов кряду, ибо за последние ночи ни на минуту не сомкнула глаз.

Многострадальное тело поэта было погребено на кладбище Сен-Жерве, за счет прихода. В нарушение обычая, я проводила его в последний путь. На следующий день судебные приставы опечатали дом и, по требованию кредиторов, описали все наше имущество, вплоть до моих нижних сорочек и юбок. Господин Скаррон оставил после себя десять тысяч франков и на двадцать две тысячи долгов.

По смерти мужа я вновь осталась без семьи и без денег. Однако мне только что исполнилось двадцать четыре года, и траур был мне весьма к лицу.

Мне нетрудно было подвести итоги моей восьмилетней замужней жизни. Они были вполне утешительны в части духовной и светской жизни: я превосходно знала испанский и итальянский языки, довольно хорошо владела латынью, сочиняла недурные стихи, перезнакомилась со всеми важными особами из числа придворных и финансистов; они знали и, более того, любили меня. Однако, сердечная моя жизнь оставляла желать лучшего: я уже не надеялась испытать те чувства, о коих пишут в романах, убедившись, что люди, когда ими не руководит страсть (а пуще того, если руководит!), не способны на истинную нежность; обрести же это сладостное чувство в любви к Богу мне было еще не дано, я рассматривала благочестие только как одну из неизбежных светских обязанностей.