Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 31

Гораздо ближе сошлась я с госпожой де Моншеврейль, соседкой госпожи Фуке. И, хотя я находила ее общество далеко не таким приятным, как общество госпожи де Севинье, ибо она была чрезвычайно некрасива, желта лицом, сухопара и простовата до глупости, меня сразу привлекли к ней ровный, невозмутимый нрав, почти крестьянская надежность, а, главное, искренняя, трогательная привязанность ко мне.

Я давно привыкла к тому, что понравиться всем этим знатным дамам можно лишь ценою собственных усилий, — сами они не давали себе труда сделать хоть шаг мне навстречу. Но на сей раз меня поразила готовность одной из них завоевать мою дружбу: госпожа де Моншеврейль горячо привязалась ко мне уже после двух-трех первых встреч, уверяя, что полюбила меня, как родную сестру, а, поскольку она ни в чем не походила на других светских дам, не умела лицемерить и лукавить, я могла не сомневаться в полной искренности ее слов и чувств. Вот почему я близко подружилась с нею, тем более охотно, что она единственная была почти моей ровесницею, тогда как все прочие достойные дамы были на пятнадцать-двадцать лет старше. Я отвечала на ее дружбу мелкими услугами, которые она ценила тем выше, что имела довольно мало знакомых, будучи не намного богаче меня. Помнится, однажды я пришла к ней, когда она ждала гостей, и застала ее сильно огорченною тем, что комната не прибрана: сама она болела и не могла взяться за уборку, слуг же у нее в то время не было; делать нечего, я принялась до блеска натирать паркет и вовсе не сочла это ниже своего достоинства. Пусть я не была уверена в своей дальнейшей судьбе, но зато происхождение мое оставалось при мне; я была твердо убеждена — как тогда, так и нынче, — что родовитость нельзя ни подарить, ни отнять, даже если приходится собственноручно носить дрова и мести пол; такой работой могут брезговать разбогатевшие лавочники, настоящего же дворянина ею не унизить.

Вот почему именно прирожденная гордость заставляла меня оказывать всевозможные услуги госпоже де Моншеврейль, так же, как, при случае, герцогиням д'Альбре и Ришелье; я писала за них деловые письма, проверяла счета, выполняла множество мелких поручений, например, приносила стакан воды или вызывала карету (это уж потом появились звонки, избавившие меня от обязанностей служанки); у госпожи де Моншеврейль я всегда была окружена детьми, — одного учила читать, другому растолковывала катехизис, словом, делилась всем, что знала и умела сама.

Я делала это в благодарность за любовь госпожи де Моншеврейль, стараясь быть достойной ее восхищения и доверия; в результате она попросила меня провести с нею лето в деревне, где ей предстояли роды; ее муж владел фамильным замком в Вексене.

На самом деле замок этот представлял собою маленькое полуразрушенное здание, да и все имение, за недостатком денег, было сильно запущено. Я прожила там всего несколько дней, пытаясь в меру сил помогать этим бедным людям. Вот когда мне пришлось пустить в дело все, чему научил меня дядюшка де Виллет на Ниорских ярмарках: как я уже писала, мне даже удалось выгодно продать теленка заболевшего арендатора. Вернувшись в замок с пятнадцатью ливрами в переднике, который я придерживала обеими руками, чтобы не рассыпать монеты, я столкнулась в передней с молодым, богато разодетым кавалером. Он как-то странно оглядел меня и, улыбнувшись, вышел. Я покраснела до ушей, думая, что он насмехался над моим почерневшим от меди передником, грязными башмаками и крестьянским видом. Однако он прошел мимо, не сказавши ни слова; я решила, что это какой-нибудь сосед, и даже не спросила у хозяев его имя. Могла ли я вообразить, как часто мне придется видеть эту улыбку, и нежную, и недобрую, на пренебрежительно скривленных губах!

В том же 1657 году мое честолюбие было утолено самым удивительным образом, когда я менее всего ожидала этого. Шведская королева Кристина [32] , приехавшая в Париж, пожелала видеть господина Скаррона. Он велел доставить себя в Лувр, я же сопровождала его «ящик», крайне сконфуженная тем обстоятельством, что впервые появлюсь во дворце рядом со столь оригинальным экипажем. Королева долго и весело беседовала с поэтом, которого назвала своим рыцарем и Роландом, затем, коротко перемолвившись со мною, похвалила за ум и грацию; под конец она милостиво объявила, что теперь ничуть не удивляется веселости Скаррона, самого жизнерадостного из всех больных на свете, ведь у него такая любезная и милая жена. Я вернулась домой вместе с моим супругом, преисполненная гордости за него и за себя.

Однако, герцогиня де Ришелье умерила мою радость, сказавши, что порядочной женщине такая слава только во вред, ибо экстравагантная шведская государыня из всех парижских дам приветила, кроме меня, лишь одну знаменитую куртизанку. И в самом деле, королева Кристина, проезжая через Ланси, пожелала встретиться с Нинон и провела в монастыре, за беседой с нею, целых полдня. Затем она отбыла в Рим, на прощанье посоветовав молодому королю Людовику встречаться с мадемуазель де Ланкло, если он хочет приобрести хорошие манеры, а королеву-мать попросила не гноить в монастырской келье женщину столь выдающихся достоинств. Самое поразительное состоит в том, что если Король (впоследствии пересказавший мне рекомендации королевы-амазонки) не счел нужным последовать советам своей кузины, то Анна Австрийская, вопреки своему благочестию, разрешила Нинон в мае того же года вернуться на улицу Турнель.

Едва очутившись в своем «княжестве» Марэ, мадемуазель де Ланкло послала за мною, чтобы, как она выразилась, «насладиться беседою». И, хотя ее недавняя ссылка делала встречи с нею по меньшей мере опасными, я не нашла в себе сил противиться ее воле, настолько притягательны были ее тонкий ум, образованность и обаяние.

Впрочем, теперь я уже не была той юной безрассудной дурочкой, какою выступала два года тому назад; я прекрасно видела свою цель и понимала, на что надобно ставить, чтобы попасть в высшее общество; таким образом я решила, что встречи с «божественной» не повредят моей репутации, если укрепить эту последнюю более частыми посещениями больницы и нудными беседами с вышиванием у герцогини Ришелье. Один день с Нинон и два с «уродиной Элен» (так прозвали герцогиню, не отличавшуюся приятностью черт) — таковая пропорция казалась мне вполне подходящей, дабы отвести от себя всяческие подозрения. Так оно и случилось, если не считать того, что госпожа де Севинье, имевшая все основания не любить Нинон, похитившую у ней мужа, возгласила однажды, в кругу приличных дам: «Мадам Скаррон с одинаковым успехом посещает и мадемуазель де Ланкло и больницу Шарите, даром что первое не столь назидательно, как второе». Эта язвительная фраза облетела все салоны и стоила мне нескольких упреков в легкомыслии, Я оправдывалась тем, что бываю у Нинон по приказу мужа, который сам не в состоянии ездить на улицу Турнель и посылает меня туда в качестве своего посла. У моих знатных подруг хватило такта удовлетвориться сим объяснением.

Я навещала Нинон два-три раза в неделю, хорошо зная, что встречу у ней своего маршала сидящим у камина, черного, казалось, не от дыма, а от пламенных вздохов отвергнутых любовников. Часы, проводимые там, летели, как минуты. Кто не видел, как Нинон, сидя на табурете, томно перебирает струны своей теорбы [33] и мелодично напевает «Я предаюсь вам вновь, любви воспоминанья», или, встав, делает несколько па одной из тех испанских сарабанд, которые она танцевала не хуже итальянских комедианток, тот ничего не знает об истинной красоте. Кто не слышал, как она декламирует стихи, весело философствует о любви и дружбе, остроумно рассказывает о чьем-нибудь новом романе, никогда притом не злословя, тот не знает, что такое истинный ум. Очень скоро я полюбила эту прекрасную любезницу не менее пылко, чем некогда сестру Селесту, хотя эти две женщины разнились, как небо и земля. Единственное, к чему Нинон так и не удалось приучить меня, так это к ее насмешкам над религией. Мне даже случалось открыто выражать ей свое неодобрение в таких случаях. Из любви ко мне Нинон перестала затрагивать эту тему в моем присутствии. «Оставимте это! — сказала она как-то, услыхав, как Александр д'Эльбен или кто-то другой склоняет меня к богохульству. — Мадам Скаррон — богобоязненная особа». Впрочем, это не мешало ей время от времени отпускать по сему поводу колкости, на которые я старалась не отвечать. «Франсуаза, не кажется ли вам, что люди, нуждающиеся в поддержке религии, дабы праведно жить на этом свете, достойны жалости? Я думаю, это признак либо ограниченного ума, либо порочной души…