Королевская аллея - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Шандернагор cтр.№ 107

Как видно из этого мемуара, все мои мысли неизменно были обращены к детям и просвещению народа.

Король не пошел так далеко; он объявил мне, что недостаток средств не позволит ему осуществить это. Зато он проникся мыслью о мягкости обращения с гугенотами и в своем секретном указе от 7 января 1699 года предписал епископам и интендантам провинций умеренность в отношении еретиков: «Его Величество не желает, чтобы гугенотов силою принуждали обращаться к истинной вере; он требует, чтобы к ним относились так же, как к католикам». Кроме того, он разрешил покинувшим страну свободно возвращаться, при условии, что они примут католичество в течение шести месяцев, и лишил интендантов той неограниченной власти над иноверцами, коей они пользовались в течение последних пятнадцати лет.

В остальном же политика его ничуть не изменилась; он согласился со мною, что отмена Нантского эдикта, возможно, была ошибкою и что насильственное обращение гугенотов в некоторых провинциях уж точно были непозволительно, но отступать не пожелал. «Можно выбраться из леса, только идя вперед», — сказал он мне.

Рисвикский мир, столь необходимый нам для процветания торговли и земледелия, продлился не более четырех лет. Смерть испанского короля Карла II внезапно положила ему конец.

Король не имел потомства и завещал свою корону молодому герцогу Анжуйскому, второму сыну дофина, как своему ближайшему родственнику и человеку, на его взгляд, способному, с помощью Франции, сохранить целостность испанской империи; к несчастью, эрцгерцог Австрийский, почти такой же близкий родственник покойного короля и, к тому же, единственный наследник Императора, также претендовал на испанский трон.

Король, мой супруг, достаточно хорошо знал положение вещей, чтобы не понимать, что Европа восстанет против подчинения испанской монархии Франции, которая на протяжении трехсот лет была ее соперницею. Поэтому с 1699 года он начал обсуждать с Англией, Австрией и Голландией вопрос о разделе испанского наследства и компенсациях. В результате этих переговоров Франция должна была получить, как он рассказал мне позже, весьма скромную долю — Лотарингию, потерянную нами в Рисвике, графство Ницца и Савойское (или Люксембург) и, кажется, испанскую провинцию басков (или Сицилию).

Однако император Австрийский не согласился с идеей раздела и отверг все предложения компромисса. Итак, к моменту смерти короля Испании ситуация сложилась самая затруднительная: если Франция отказывалась от испанского наследства, испанское королевство переходило, целиком и полностью, к эрцгерцогу Австрийскому как к наследнику второй руки, и возрождение империи Карла V, нетерпимое для Франции, неизбежно грозило новой войною; но если бы Франция приняла наследство, она тем самым порывала с Англией и Голландией и превращалась в столь могучую европейскую державу, что и в этом случае война была неизбежна.

Именно в моей квартире в Фонтенбло, в 1700 году, обсуждался вопрос, принять или отвергнуть испанское наследство. 9 ноября Король дважды собирал здесь своих министров и дофина. Я же надела очки и вязала в углу, поставив ноги на грелку и утеплив руки митенками, так как в распахнутое высокое окно вливался ледяной воздух. О, как хотелось мне быть обыкновенной старой, зябкой, усталой женщиною, глухой и слепой; как не хотелось слушать все эти премудрости и терзаться беспокойством и угрызениями совести; лучше бы я жила в Мюрсэ и пасла индюшек!

Дофин, как всегда, немногословный, на миг расстался со своей апатией, встрепенулся и без колебаний объявил, что он согласен с завещанием; почтительно обратясь к Королю, он сказал, что имеет честь просить у него «свое наследство». Торси, который на первом совещании стоял за выполнение договора с Англией, на сей раз согласился с дофином: «Как бы мы ни поступили, — сказал он, бледнея от волнения, — мы все-таки не избежим войны, так лучше вести ее в союзе с Испанией, чем против нее, и за все наследство, нежели за часть». Господин де Бовилье возразил, что договор с Англией, напротив, куда выгоднее и что надобно держать данное слово. Барбезье что-то невнятно пробормотал о величии Короля и славе, которая ждет семейство, объединившее под своей эгидою две древние монархии. И, наконец, Поншартрен произнес длинную витиеватую речь, где излагал все доводы и за и против; окончив ее, он замолчал и более не высказывался.

Король внимательно выслушал министров, поблагодарил их и отпустил. Еще несколько минут он побеседовал в дверях с Торси и Барбезье. Я лихорадочно вязала. Наконец, пришла минута, которой я так боялась: оставшись со мною наедине, Король спросил, что я думаю об этом деле.

По правде сказать, я была совершенно неспособна решить столь сложный для меня вопрос и была в полном отчаянии. Если бы я могла уцепиться хоть за что-то, я бы и уцепилась, как господин де Бовилье, за соблюдение договора с Англией, но я понимала, что мысль эта наивна и близка к идеальным рассуждениям господина Фенелона, а не к реальной политике. «Госпожа де Ментенон разумеет в политике столько же, сколько мой песик Тити», — говорила Мадам и, увы, была близка к истине. Итак, я ответила Королю, что, по чистой совести, ничего не могу ему советовать, что после столь долгого правления он должен лучше, чем кто-либо, понимать выгоды Франции и не полагаться на суждения своих министров, дофина или старой женщины. Король, тем не менее, настаивал, но я так и не дала ему ответа. Я видела, что он смущен и растерян. «Чью бы сторону я ни взял, меня все равно осудит множество людей», — с тяжелым вздохом сказал он; был уже одиннадцатый час, а он все не решался идти ужинать. Он всегда боялся рискованных решений и любил играть лишь наверняка, и то, что судьба подвергала его такому испытанию, несказанно мучило его. Он ходил взад-вперед по комнате, отворял и захлопывал окно, глядел на звезды. Я от всего сердца жалела Короля в его одиночестве; не будь я столь робка, не будь он монархом, я бы обняла, приласкала, утешила его, и мы бы поплакали вместе, но я не осмелилась на этот жест; наконец, он молча поцеловал мне руку и вышел.

На следующий день герцогиня Бургундская, проведшая ночь на балу и в опере, заглянула ко мне в тот час, когда я просыпалась, а она только возвращалась в замок.

— Вы не очень-то весело смотрите, тетушка, — сказала она, уткнувшись холодным вздернутым носиком в мою шею.

— Дитя мое, испанские дела из рук вон плохи.

— Как это? Неужто Король отказывается от наследства?

— Нет… Возможно, он примет его, но от этого положение наше не станет лучше…

— Ах, тетушка! — воскликнула она, смеясь и встряхивая белокурыми буклями, — у вас слишком разыгралось воображение. Вам повсюду чудятся опасности. Скорее нужно радоваться: подумайте, какой великой державою станут Франция и Испания, объединившись!

Говорят, что решение, принятое в конце концов Королем при энтузиазме его Двора и семьи, было ошибочным. Вероятно, он и в самом деле ошибся, но даже и ошибка эта была поистине королевскою.

— Господа, — сказал он, широко растворив двери кабинета в Версальской галерее и подтолкнув вперед своего внука, герцога Анжуйского, совершенно растерянного, — перед вами король Испании.