Государство и светомузыка - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Дворкин cтр.№ 37

Вышеописанное характерно для нормального состояния среднечеловеческой психики — так устроены наши глаза и мозг… и вдруг, в единый момент, все меняется — глаза выхватывают, а мозг зацикливается на чем-то одном в ущерб всему остальному. Куда подевался фон? Где все эти милые, оживляющие детали? Ничего нет! Только это, одно, суперважное…

Именно такой, многократно описанный, но еще недостаточно изученный наукой слом восприятия случился на Цюрихском конгрессе с Александром Николаевичем Скрябиным.

Логично предположить, что затмевающим раздражителем стало волевое, подсвеченное изнутри огоньком недюжинного интеллекта, лицо Георгия Валентиновича Плеханова (он заметно посвежел, пополнел, вновь отпустил усы и бородку), что это оно застило Великому Композитору все остальное — ведь только Плеханов мог и должен был вернуть его к привычной жизни и деятельности… но нет!

Плеханову, разумеется, он уделил основное внимание, но при этом и другие руководящие деятели Интернационала никуда не подевались. Александр Николаевич прекрасно различал всех, сидевших и появлявшихся на сцене, эти люди не только служили Плеханову естественным фоном, но и норовили порой оказаться на первом плане.

Окончательно задохнувшегося Гюинсманса увезли за кулисы, Великий Композитор еще раз с удовольствием прослушал остроумный доклад Жюля Геда о необходимости решительного объединения всех партийных течений и язвительный содоклад Шарля Раппопорта о неотложности их окончательного размежевания. Затронута была тема мировой войны. Ответственные за ее проведение немецкие социал-демократы, в шовинистическом ослеплении, ощупью, забирались на сцену и торжественно рапортовали конгрессу о полной к ней готовности. Германцев освистывали надышавшиеся националистического угара делегаты Франции и Бельгии.

Ситуация начала накаляться.

Вскрикнула и рванула на груди платье не выдержавшая напряжения красавица Балабанова, пронзительно, с икотой и всхлипами, захохотала не к месту белоногая Люксембург. Свирепый Вандервельде, спрыгнув в зал, повалил Гуго Гаазе и Фридриха Эберта…

Все это Александр Николаевич прекрасно видел и слышал…

Обрадованный сварой, на трибуне вырос Орест Сувениров.

— Наша задача, — бросал он в наэлектризованный зал, — в том, чтобы непременно развязав эту ложно-национальную войну, превратить ее ко всему прочему еще в столкновение пролетариата с правящими классами! Вот будет заварушка!

Циничный и провокационный тезис подлил масла в огонь.

В зале началась откровенная потасовка между милитаристами и пацифистами. Выстроившиеся боевым порядком немецкие социал-демократы принялись методично теснить бельгийских собратьев, волнение перекинулось на галерку к зрителям. Александру Николаевичу грубо наступили на ногу. Кто-то немедленно должен был взять ситуацию под контроль… Кто-то большой, сильный, находчивый… Великий Композитор приемом грузинской борьбы бросил под кресла навалившегося на него тучного швейцарца и тут же увидел, что доселе спокойно сидевший на сцене Плеханов начинает медленно приподниматься… идет к трибуне… его авторитет неоспорим… движенья быстры… он прекрасен… решительной рукою он отстраняет растерявшегося Сувенирова… его прокатившийся под сводами баритон приковывает к себе всеобщее внимание… он не стыдит, не увещевает, он не принимает ничьей стороны, но занесенные над головами кулаки вдруг сами собой разжимаются, поверженные поднимаются с натертого паркета, недавние смертельные враги напрочь забывают о предмете спора, выдающийся оратор застал их врасплох, поразил в самое сердце, напомнил, что они интеллигентные, тянущиеся к прекрасному люди…

— Я подготовил небольшой доклад, — как бы не обращая внимание на беспорядок, немного даже буднично сообщает Великий Мыслитель. — Его тема (здесь — великолепная, звонкая, тонко выдержанная пауза) — «Французская драматическая литература и живопись восемнадцатого века с точки зрения социологии»…

Заинтригованные делегаты и зрители торопливо рассаживаются по местам, самозабвенно слушают, смеются, плачут, сопереживают… Неужели это они только что били друг друга по лицу и пинались ногами?! Нет, этого не может быть! Ничего подобного не происходило и уж конечно больше никогда не повторится!

Мысль Плеханова чиста и светла, она напряженно и, вместе с тем, легко бьется под его большим сократовским лбом — облекаемая плавно скользящей, интонационно безукоризненной речью, она завораживает слушателей, просачивается живительным элексиром в опустошенные классовыми противоречиями души, она зовет уйти в мир истинных и непреходящих эстетических ценностей.

— Французская литература насквозь драматична, — доверительно сообщает Великий Мыслитель. — Драматическая французская литература драматична вдвойне. Литература и живопись восемнадцатого века целенаправленно создавались во Франции в течение всего столетия. С точки зрения социологии это было весьма драматическое время. Наиболее драматическим было в нем полнейшее отсутствие социологии. Литература и живопись восемнадцатого века во Франции не имели социологической точки зрения, и это добавляло им драматизма…

Александр Николаевич наблюдал реакцию собравшихся в мельчайших подробностях.

Плеханова слушали все, от мала до велика. Люди преображались на глазах. С лиц немецких делегатов исчезло, казалось бы, изначально присущее им выражение брутальности — они смотрелись расслабленными и сентиментальными. Бельгийцы, напротив, подобрались, исполнились спокойной решительности и достоинства. Блестящий доклад не на шутку захватил и сидевших в президиуме. Анжелика Балабанова слушала Великого Мыслителя с открытым ртом — участь красавицы-женщины была решена. Нервная Роза Люксембург перестала качать сухой белой ногою. Свирепый Вандервельде положил квадратную голову на плечо неподвижно застывшему Бернштейну, франтоватый не то Каутский — не то Бебель вовсе забыл теребить на груди нарядный бант, Жюль Гед и Шарль Раппопорт, обнявшись, унеслись мыслями в молодость и только проигравший по всем статьям Орест Сувениров презрительно морщился, позволяя себе иногда негромко высморкаться или хмыкнуть.

Вопрос был блистательно рассмотрен со всех возможных сторон. Заканчивая, Великий Мыслитель не удержался от маленькой шутки и, вернувшись к началу, кратко осветил развитие французской литературы, как бы исходя из учения Маркса о классовой борьбе.

Веселое оживление переросло в бурную овацию, пущенные умелой рукою, на сцену шлепнулись несколько увесистых букетов, уместные в театральных стенах крики «бис» и «браво» заставили уже раскланявшегося оратора остаться на помостках.

Тут же настала заинтересованная тишина, публика жаждала продолжения, президиум доброжелательно махал Плеханову в спину, выказывая поддержку и давая полный карт-бланш.

— Ну, что же… — Георгий Валентинович снова красиво скрестил на груди мускулистые руки. — В таком случае попробуем взглянуть еще на одну тему… «Пролетарское движение и буржуазное искусство»…

«Пролетариату движение дороже искусства. — попробовал угадать Скрябин. — Буржуазия кичится своим искусством, начисто отвергая движение. С точки зрения пролетариата всякое движение — это искусство, но не всякое искусство — движение…»