Опыт путешествий - читать онлайн книгу. Автор: Адриан Антони Гилл cтр.№ 59

Я спросил его: «Что вы думаете о Нормане Уиздоме?» «Он был популярен в 90-х. Сейчас самый популярный комик, естественно, Мистер Бин».

Сидя на главной площади Тираны, где стоят в тени менялы со своими пачками денег, где продают сомнительные мобильники и заряжают зажигалки, я наблюдаю за потоком людей и понимаю, что что-то не так. У меня уходит час на то, чтобы понять, что именно. Здесь почти никто не носит часов. А зачем, собственно? Им некуда спешить.

Шарикоподшипник был запатентован одним валлийским колесником в XVIII веке, однако сам по себе он был всего лишь игрушкой. Потребовались шведы, чтобы увидеть силу, скрытую в группе подшипников, и изобрести многорядный самоцентрирующийся радиальный шарикоподшипник. Нет сомнений, что именно самоцентрирующиеся шарикоподшипники заставляют вращаться весь наш мир. И теперь Швеция — крупнейший производитель стальных шариков на всем нашем огромном шаре. Шариковые подшипники — достаточно аккуратная и вполне стильная метафора современного шведского общества. Коллекции чистых личностей, имеющих право двигаться в любом направлении, предпочитающих катиться вместе и делающих свое общество гладким, справедливым и эффективным, к тому же прекрасным с точки зрения эргономики. Слово Volvo [155] лежало в загашниках производителей подшипников, и они решили им не пользоваться. Именно швед, работавший на автомобильную компанию, изобрел ремень безопасности, еще одно примечательное изобретение, которое смогло (равно, как и родина его создателя) стать одновременно и бесспорно нужным, и необъяснимо раздражающим. А некто Нильс Густав Дален во время работы над клапаном, который был призван выключать газ между вспышками предупредительных буев и маяков во фьордах (что позволяло вдвое снизить издержки), создал чуть ли не самый символичный предмет всей шведской техники — Aga. Это не столько кухонная плита, сколько настоящее выражение либеральных и самодовольных скандинавских намерений. Мало что способно сказать о северянах больше, чем Aga. В момент нехарактерного для шведов самовосхваления они вручили Нильсу Нобелевскую премию якобы за его клапан, а не за устройство для выпечки.

Совершенно случайно в бурлящем и болтливом холле стокгольмского Гранд-отеля я оказываюсь окруженным лауреатами Нобелевской премии. По счастливой случайности именно на этой неделе состоится грандиозный ужин с танцами и вручение королевских дипломов. Так что если вы упадете здесь с болью в груди и криком «Есть ли здесь доктор?», вас моментально окружит стадо абсолютных гениев, самых сверх-квалифицированных шарлатанов в мире. И (готов поклясться) никто из них не сможет оторвать защитную пленку с пластыря без того, чтобы случайно не прилепить его к своему носу. Здесь хорошо сидеть и размышлять над величайшей из шуток Господа. Умные люди находятся на самой вершине горы человеческих достижений, более глупые — стоят у основания. За завтраком я наблюдал, как величайшие до сумасшествия и сумасшедшие до крайности люди с пустыми тарелками в руках разглядывают мертвую рыбу, лишенную кожи свинину и множество видов молочных продуктов (типичный завтрак на Балтике), выдвигая дикие и путаные гипотезы. Их многострадальные жены в коридорах гостиницы завязывают им шарфы и шнурки, находят недостающие перчатки для растерянных умников, у которых количество букв после фамилии куда больше, чем длина самих фамилий [156] . В холле гостиницы расположился Нобелевский стенд, укомплектованный должным количеством молодых блондинок, постоянно готовых прийти на помощь. Хотя он предназначен для того, чтобы лауреаты могли найти закрепленные за ними машины или потерянные шляпы, мне нравится представлять, как эти девушки бросаются помогать обеспокоенным лауреатам в неразрешимых вычислениях и поиске забытых теорем. Я представляю, как они могли бы помогать в организации свиданий. («Выдающийся итальянский химик хотел бы встретиться с вдохновленной девушкой-биологом с большими сиськами для получения удовольствия и проведения исследований; фотография и образец феромонов обязательны».)

В моем нахождении здесь есть нечто ощутимо странное, как будто о жизни шведов в Швеции рассказывают комики из «Монти Пайтона». Рациональный здравый смысл вызывает к жизни лобстера сюрреализма [157] . В тот момент, когда я иду по этому свифтовскому холлу [158] , один из лифтов открывает двери и выпускает на волю главный деликатес — Брюса Спрингстина, «Мистера Бина» мира рок-музыки. Он выступает в Globen — стокгольмском мегастадионе, который (что вполне предсказуемо) является самым большим зданием в мире полусферической формы.

На самом деле, все мы занимаемся здесь не чем иным, как «танцами в темноте» [159] . Света на улице едва хватает для нормального ночного образа жизни. И очень холодно. Иными словами, темно, холодно, наполнено сумасшествием и отдает маринованной сельдью. Так почему я здесь? Зачем приезжать в Стокгольм зимой не такому уж умному человеку? Я понимаю одну истину, касающуюся нашего мира. Все жаркие места в мире наполнены солнцем совершенно одинаково, а темные сумеречны каждое по-своему. Взгляните на обложки брошюр, сулящих нам заграничные чудеса. Они совершенно взаимозаменяемы: все виды курортов в расслабленной диафрагме нашего мира до удивления предсказуемы. С того момента, как у человека появился заграничный паспорт и возможность выбора между говядиной и цыпленком на обед, путешествие представляет собой, по сути, охоту за солнцем. Но теперь солнце гонится за нами. Жара и пот — уже не атрибуты роскоши, а необъемлемый атрибут отдыха. Туризм неотъемлемо связан с модой на удобства, и с практической точки зрения глобальное потепление означает лишь то, что в следующем сезоне крем против загара SPF 40 станет столь же модным, как никотиновый пластырь.

Так какой же смысл приезжать в Стокгольм в декабре? Для начала, здесь есть свет. Отсутствие света не погружает нас в темноту. Мы находимся в каком-то эфирно-молочном переливе, в тлеющем свете газового освещения. Солнце поднимается чуть выше горизонта. Ненадолго показывая нам свое лицо, оно испускает золотые лучи, покрывающие позолотой оштукатуренные фасады домов, и заставляет воду отступить на второй план. Город представляет собой коллекцию из четырнадцати островов, соединенных между собой примерно шестьюдесятью мостами. Все вместе, словно краюха хлеба, порезанная на столе Балтики. Ты не можешь отойти от воды дальше, чем на 100 метров. Жирный и замороженный свет кажется умиротворенным и сглаженным. А еще тут нет теней.

Город можно пройти из конца в конец за пару часов. Он порезан на порции размером с котенка. У каждого кусочка свой стиль и своя атмосфера. Дворцы и парламент — здесь, парки и зоосад — там, а тут — рестораны и торговые центры. Имеются и средневековые рынки, и купеческие палаты. Это напоминает отлично сделанные, старомодные детские игрушки: замысловатые строительные кубики, барочное Lego.