Гонка за счастьем - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Павлова cтр.№ 60

— Я, со своими мотаниями по Курскам и Калугам, совсем и запамятовала об этом… Так они из-за этого не хотят петь в одной компании?

— Да и компании у них разные — пишут-то ведь две «Тоски».

— Тогда в чем же дело, зачем им все это нужно?

— Удивляешь ты меня — вчера на свет, что ли, родилась? Ясно, зачем — чтоб никаких соперников! Если есть зацепка — рубить под корень! С размахом, талантливо!

— Ну и дела…

— Да уж, наши дела-делишки — сахарок еще тот… Достается мне… причем, со всех ведь сторон, свои тоже хороши — так и норовят побольнее куснуть, только успевай увертываться… Иногда так все надоедает, что хочется послать все подальше, плюнуть на бесконечные кляузы и заняться только искусством, а не получается — если поступил сигнал, нужно реагировать, разбираться… а попробуй не разберись — разберутся с тобой… Ладно, не будем о наболевшем, лучше вернемся к нашему барану, то есть — барину…

Калерию передернуло — тоже мне, феерическая острячка, по всему видно — довольна собой, уверена, что блеснула. Да и впрямь ведь — ввернула к месту…

— Есть и кое-что творческое… хотя бы вот это — написать ораторию ко дню рождения Ильича. Любой сочтет за честь. За такое предложение идут бои, а вам предлагаю по доброте душевной, да еще из любви к его песням… Признаюсь тебе — берут они меня до слез…

И она вдруг неожиданно, с чувством запела приятным, хорошо поставленным голосом:

Меня попросишь спеть — и я спою

Мелодию мою печальную…

Две последующие строчки они пели уже дуэтом, причем Калерия с Ходу подобрала второй голос — вышло вполне профессионально:

В любви моей опять звучит минор —

Не получается веселый разговор…

«Да, если бы не наши удушающие догмы и рамки, могла бы стать по-настоящему значительной фигурой. Когда действует от себя — адекватна своему месту… К тому же, оказывается, может делать что-то не просто толково, но и с чувством, без всякой фальши», — подумала Калерия и впервые за встречу — тоже совершенно искренне — сказала:

— Ну и ну, настоящий сюрприз, вам бы самой на сцену…

— Да все уж, с этим — давно кердык, отпелась я… теперь только вот в кругу семьи, да еще — иногда с подругами вспоминаю былое… а было такое приятное времечко — в свое время первой певуньей слыла в фабричной самодеятельности…

— Если бы в стране было принято более открыто освещать жизнь наших лидеров, конкурентов бы у вас оказалось немного…

— Ладно, просительница, растрогала и ты меня, хорошо просишь и поешь — душевно, по-нашему, по-русски. И что же он насочинял там такого, что наши недремлющие так разошлись? Все культурные идеологи на уши поставлены… Один мой человек из их когорты шепнул мне, что дело под контролем у Самого…

— Да Загорский просто попробовал, один раз…

— Говорят, одна тоже попробовала… и знаешь, что вышло?

— Знаю-знаю, как не знать.

— Ты уж давай-ка, не хлопай ушами, а пригляди за ним… за мужиками всегда нужен глаз да глаз. А особенно за таким, как твой.

— Екатерина Алексеевна, теперь уж точно — глаз не спущу…

— Да ладно уж, не шелести, давай-ка лучше хряпнем с тобой по маленькой, за будущий успех… сама люблю, когда я — добрая…

Она наклонилась и, не вставая, вытащила из письменного стола бутылку, две хрустальные рюмки и наполнила их.

— Лучше нашей беленькой — ничего нет, от нее никакой головной боли. Ну, будем здоровы, за успех, и пусть нашим врагам пусто будет.

Они чокнулись, и Калерия, не моргнув глазом, залпом, вслед за министром, опрокинула свою рюмку — водки она не переносила, но момент был не тот, чтобы выделываться, обижая отказом.

«Только бы не закашляться», — с опаской подумала она…

К счастью, пронесло — лишь на минуту задохнулась, но, незаметно сжав зубы, перевела дух и даже не поморщилась…

— А теперь иди, обрадуй своего. Пусть уж не подведет меня, постарается, напишет от души.

Домой она летела на крыльях. Так и не поняла — или на каком-то витке травля сама по себе пошла на убыль и начала затухать, или сегодня произошло небывалое — ей удалось найти ключ даже к сердцу непредсказуемой хозяйки партийной культуры! Что же это было — чудо или промысел Божий? Но это было уже неважно, а важно было то, что опала — снимается!

Пусть только теперь попробует закочевряжиться и выдать что-нибудь в своем любимом духе, вроде — «я петь пустого не умею»… Хочется любви — придется отдаваться!

Видимо, когда все прочувствуешь на собственной шкуре, кое-что начинаешь переоценивать — кочевряжиться он не только не стал, но примирительным тоном и себе, и ей — в утешение — сказал:

— Спасибо, что хоть Ильичу Первому — не бровям…

А в своем духе не удержался и выдал, но совсем другого плана:

— Что ж, Борис Леонидович, вы не только неисчерпаемый кладезь истин глубоких и вечных, но и певец мимолетных прозрений, предусмотревший все самые невероятные оттенки бытия — придется «серебрить в ответ»… раз обязали небожители…

После ленинской даты опала начала затухать, а потом и вовсе сошла на нет — его пригласили в жюри Всесоюзного конкурса молодых дирижеров. Оставалось дождаться сигнала полной реабилитации, и тот не замедлил явиться — сначала позвали для участия в правительственном концерте, а потом разрешили и поездку в Италию. Вот тогда он и воздал должное тому, ради чего она прошла через все это:

— Ты спасла меня. Я этого никогда не забуду.

И в свое время прекрасным образом забыл, неблагодарный.

А тогда он вернулся не просто к прежней планке, но и пошел дальше. Ему удавались разные жанры, а новизна проявлялась в том, что он мог без труда соединять, синтезировать их многообразие, от серьезно-симфонического до легко-эстрадного, включая в музыку элементы разнообразных национальных культур. Иногда он шел от противного — сначала писал шлягеры, а потом переделывал их, придавая мелодии симфоническое звучание.

Он не был единственным на этом пути — то же самое делать пытались и другие, с большим или меньшим успехом, но подражать ему было невозможно — у него был собственный стиль, тонкое чутье и врожденный вкус. Но теперь, чтобы не нарываться, она заранее знакомила с его новыми сочинениями одобряющие инстанции, включаясь в самые интересные проекты, и поэтому ему сходило с рук то, что не прощалось другим. Единожды отработав свой фрондерский жест, он продолжал оставаться самим собой, порой балансируя на грани, выходя из всех условных рамок, не вписываясь в них, не становясь ни крамольным, ни официозным — благодаря не только ее молитвам.

И хотя ему не пришлось перенапрягаться на этом поприще компромиссов — больше он не писал ни гражданственно-пафосных, ни политически-прогрессивных, ни партийно-славословных сочинений к датам или кампаниям, тем не менее, один из немногих, он был обласкан всеми правителями, не будучи ангажированным, а такие попытки периодически предпринимались властями предержащими. Но все это удавалось только потому, что у него была она, надежно и стойко стоящая на дозоре, умеющая все предвидеть и предугадать, знающая, каким способом ухватить лучшее, отвертевшись от соцзаказа. Тут годились и несуществующие болезни супруга, и предстоящий отъезд, и договорные обязательства, и даже немалые вознаграждения. Это являлось для нее главной заповедью: устоять, не польститься на обещанные золотые горы, за которые ему пришлось бы расплачиваться главным — своей творческой независимостью и сделками с совестью, чего он, по ее мнению, не смог бы вынести.