Он был вспыльчив и по меньшей мере раз в день выходил из себя. В таких случаях он несколько минут бушевал, дергая себя за бороду, умоляя небеса послать ему терпение, оскорбляя человечество в целом и злополучный предмет своего гнева в частности. Но эти вспышки никогда не бывали продолжительными. Уже через несколько минут мистер Карпентер милостиво улыбался, словно прорвавшееся через грозовую тучу солнце, тому самому ученику, которого только что распекал. Но никто, похоже, долго не держал на него обиды. Он никогда не произносил никаких язвительных фраз, которые так любила мисс Браунелл и воспоминание о которых на несколько недель отравляло существование; град его гневных слов падал равно на правого и виноватого и скатывался с них, не причиняя вреда.
Он мог вполне добродушно посмеяться и над самим собой.
— Слышишь меня? Ты слышишь меня, эй, ты? — заревел он однажды на Перри Миллера.
— Разумеется, слышу, — отозвался Перри невозмутимо. — Вас, должно быть, слышно сейчас даже в Шарлоттауне.
Мистер Карпентер на мгновение ошеломленно уставился на него, а затем разразился громким, веселым смехом.
Методы обучения, которые он использовал, настолько отличались от методов мисс Браунелл, что ученики школы в Блэр-Уотер сначала чувствовали себя так, словно он заставлял их стоять на голове. В отличие от мисс Браунелл, сторонницы строгой дисциплины, мистер Карпентер никогда не пытался поддерживать порядок. Но ему каким-то образом удавалось заставить детей так напряженно учиться, что у них не оставалось времени на проказы. Один месяц он проводил бурные уроки истории, на которых ученики должны были выступать в ролях разных исторических личностей и разыгрывать исторические события. Он никогда никого не заставлял запоминать даты: они сами собой застревали в памяти. Если вы, изображая Марию Стюарт
[88]
, стояли на коленях с завязанными глазами на пороге класса перед Перри Миллером, который в маске, сделанной из куска старого черного шелка тети Лоры, выступал в роли палача, и задумывались о том, что случится, если он опустит топор слишком энергично, вы не могли забыть год, когда ее обезглавили; а если вы сражались в битве под Ватерлоо, развернувшейся на всей школьной площадке для игр, и слышали, как возглавляющий последнее яростное наступление Тедди Кент кричит: «Вперед, гвардия! В атаку!»
[89]
, 1815 год оставался у вас в памяти, хоть вы и не старались его запомнить.
В следующий месяц история полностью отходила на задний план, а ее место занимала география. И тогда школа и школьный двор расчерчивались на страны, и вы наряжались населяющими их животными или торговали всевозможными товарами на берегах их рек или на улицах их городов. Когда Рода Стюарт обманывала вас на продаже шкур, вы отлично помнили потом, что она купила свой товар в Аргентине, а когда Перри Миллер в жаркий летний день совсем не пил воды, так как, пересекая Аравийскую пустыню со своим караваном верблюдов, не смог найти оазис, а потом выпил так много, что у него начались ужасные спазмы и тете Лоре пришлось сидеть возле него всю ночь… вы уже никогда не забывали, где находилась упомянутая пустыня. Кое-что из происходившего в школе вызывало немалое возмущение у попечителей, которые были уверены, что дети слишком весело проводят время, чтобы действительно чему-нибудь научиться.
Тому, кто желал заниматься латынью и французским, приходилось делать все упражнения устно, вместо того чтобы писать в тетради, а в пятницу после обеда все уроки отменялись, и мистер Карпентер заставлял детей читать стихи, произносить вслух речи выдающихся ораторов и декламировать отрывки из Шекспира и Библии. Илзи особенно любила этот день. Мистер Карпентер набросился на ее талант, как голодный пес на кость, и муштровал ее без пощады. Они без конца ссорились. Илзи топала ногой и давала ему разные оскорбительные названия — в то время как остальные ученики с удивлением думали о том, почему ее за это не наказывают, — но в конце концов обычно бывала вынуждена уступить и сделать так, как он хочет. Илзи теперь посещала школу регулярно — чего с ней никогда не бывало прежде. Мистер Карпентер сказал ей, что, если ее не будет в школе хоть один день без уважительной причины, она не сможет принимать участие в пятничных «занятиях», а такое наказание было для нее хуже смерти.
Однажды мистер Карпентер взял с парты Тедди его грифельную дощечку и нашел на ней собственное изображение в одной из своих излюбленных, хоть и совсем изящных поз. Тедди назвал свой эскиз «Черная Смерть»: половина учеников школы умерли в тот день от Великой Лондонской чумы
[90]
, и тела их были унесены полными ужаса выжившими на носилках к Поттерс-Филд.
Тедди ожидал услышать грозный рев осуждения, так как накануне Гарретт Маршалл был, фигурально выражаясь, повергнут во прах, когда на его грифельной дощечке обнаружилось изображение безобидной коровы… во всяком случае, по словам Гарретта, он изобразил корову. Но на сей раз этот непостижимый мистер Карпентер лишь сдвинул свои кустистые брови, серьезно посмотрел на дощечку Тедди, положил ее назад на парту, остановил взгляд на лице Тедди и сказал:
— Я не рисовальщик… я не могу помочь тебе, но… чтоб мне… думаю, впредь тебе лучше бросить эти дополнительные арифметические задачки, которые ты решаешь во второй половине дня, и заниматься в это время рисованием.
После чего Гарретт Маршалл пошел домой и сказал отцу, что «старый Карпентер» ведет себя нечестно и «выбрал себе в любимчики» Тедди Кента.
Мистер Карпентер в тот же вечер отправился в Пижмовый Холм и посмотрел рисунки Тедди в его мастерской на чердаке сенного сарая. Затем он зашел в дом и поговорил с миссис Кент. Что он сказал ей и что сказала она ему, никто так никогда и не узнал. Но мистер Карпентер удалился с мрачным видом, словно неожиданно столкнулся с равным по силам противником. После этого он очень внимательно стал относиться к учебе Тедди в целом и откуда-то добывал для него кое-какие учебники по основам рисования, которые вручал ему вместе с предупреждением ни в коем случае не брать их домой — предупреждение, в котором Тедди не нуждался. Он отлично знал, что, если бы только принес их, они исчезли бы так же таинственно, как его кошки. Он последовал совету Эмили и сказал матери, что разлюбит ее, если что-нибудь случится с Лео, и в результате Лео процветал, становился все упитаннее и обретал все новые собачьи достоинства. Но Тедди был слишком мягкосердечным и слишком любил свою мать, чтобы прибегнуть к этой угрозе во второй раз. Он знал, что, после того как в доме побывал мистер Карпентер, она всю ночь плакала, почти весь следующий день молилась, стоя на коленях в своей маленькой спальне, и целую неделю смотрела на него затравленным, полным горечи взглядом. Ему очень хотелось, чтобы она больше походила на матерей других мальчиков, но все же мать и сын очень любили друг друга и проводили вместе немало счастливых часов в маленьком сером домике на поросшем пижмой холме. Миссис Кент становилась странной и ревнивой лишь тогда, когда рядом были другие люди.