– Лера, что случилось? – Панфилов с трудом сдерживается, стараясь говорить по-деловому. – Я здесь совещание затеял…
– Саша, они уехали. – Валерия заметно нервничает, и Панфилов представил, как она хмурится, близоруко щурясь на солнце. – Макс и Ника – собрались и укатили вчера еще, охрана с детьми сидит, а их прозевали. Ника позвонила матери и сказала, что едут они в Новгород, искать следы тех давних событий. Якобы до чего-то они там сообща додумались.
– Не сказали, до чего?
– Нет, – Валерия вдруг всхлипывает. – Саша, у Ники еще голова болит сильно, а на Матвеева твоего уже покушались… Булатов решил все бросить и ехать за ними.
– Когда они уехали?
– Вчера после обеда, я так понимаю. На машине Ники. Алексей выехал вечером, когда мы узнали. Ника позвонила и сказала Марку, и вот…
– Скоро буду.
Панфилов отключается и пытается набрать по очереди Нику и Матвеева – но телефоны отключены.
– Видал? Они там до чего-то додумались – и решили поехать, поглядеть. Дамочка с пробитой головой, хотя она у нее и целая работала весьма своеобразно, и ее мужской аналог.
– А охрана?
– Проморгала твоя охрана все. Это уж, я думаю, Ника постаралась – Матвеев совершенно не хитер, а бабы все хитрые, даже такие блаженные, как эта. Что теперь делать?
– Думаю, вам надо ехать в Александровск, а я поеду в Новгород. Найду их, Михалыч, не переживайте.
– Значит, так и сделаем. Я тут дела подогнал, Савостин справляется, но надо как-то решать вопрос, уж больно затянулось все, третью неделю на месте топчемся, уголовника Сарычева и того найти не можем…
– Ухватиться не за что. Но мы все равно распутаем дело, как обычно.
– Не было бы поздно… Вот думал ты, что Матвеев такой финт хвостом сделает? Его сестрица шальная плохо на него влияет.
– Однако ж история страшноватая с ними обоими вышла.
– Кто бы спорил… как представлю, как мать ее шла, несла этого мертвого ребенка… Это ж что такое любовь матери к ребенку, чтоб вот так, с ходу, принять другого – чужого, вырвать из рук алкоголички на вокзале, не думая ни о чем, только о том, что глаза у девочки горестные и ручка болит… Сколько живу на свете, Паша, а самое большое чудо на земле – это наши бабы. Не просчитать их. Даже у меня не получается, мужиков – на километр под землей вижу, кто есть кто, а баб не могу. Вот, кажется, все с ней ясно, как на ладони, и вдруг она повернется такой гранью, что офигеешь – другой человек, да какой! До земли поклониться, да…
– Так и женились бы.
– И ведь женюсь, Паша. Тут, главное, так подойти, чтоб согласилась.
– Рыжие – они такие… не поймешь их. Как по мне, надо с ней напрямки говорить, без этих… экивоков. Такая женщина прежде всего честность ценить должна. Но это я так, мысли вслух, дело не мое…
– Перестань прибедняться, – Панфилов фыркнул. – Интересно, как ты вычислил…
– Тоже мне, бином Ньютона – вычислять вас. Пойду, пожалуй, пора делами заняться. Не вырубайте мобилу, буду звонить.
Панфилов выключил компьютер, спрятал в сейф документы и снова набрал Матвеева. Никогда еще друг и подельник не проделывал такую штуку, а тут взял и пропал, хоть и не один, но если представить его и Нику, действующих вместе, то получается такая гремучая смесь, что потом последствия год разгребать придется.
– Сань, перестань названивать.
Голос у Матвеева скорее озабоченный, чем сердитый.
– Макс, ты вообще в уме? Что ты творишь?
– Все путем, Сань. Ты там постарайся не светить сильно наше отсутствие, а мы тут… В общем, вернемся – расскажем. Просто поверь мне: так было надо.
Матвеев отключился, гулкая тишина в умолкнувшей трубке означала, что следующий сеанс связи будет неизвестно когда. Может, и никогда – в свете того, что объявлена охота.
– Вот же ж гад…
Панфилов, обругав строптивого напарника на все корки, включил сигнализацию в сейфе и подошел к окну – в середине декабря Питер был покрыт грязно-серым снегом, но если смотреть на него с высоты десятого этажа, то видны крыши, белые и нетронутые, хотя на рождественскую открытку это все равно мало похоже – слишком много новых зданий, внизу – поток машин. Пожалуй, прав Олешко, нужно поговорить с Валерией прямо – что они ходят вокруг да около, взрослые же люди…
Пуля пробила стеклопакет и ударила его в грудь. Он отлетел к столу и упал с ужасным грохотом, свалив монитор и пресс-папье.
«Как глупо…»
Эта мысль мелькнула в его голове и угасла. Он не успел почувствовать боль, тьма поглотила его, закружила и понесла куда-то, где не было земли, полюсов, гравитации и сожалений.
* * *
– Стреляли отсюда. – Олешко, темнее ночи, рассматривал подоконник, на котором остались следы от смазки. – Он и не думал прятать место выстрела и винтовку тут же бросил.
– А на кой ему эта винтовка теперь? – Рубан хмуро уставился за окно, снова в уме прикидывая траекторию полета пули. – Сидел здесь, ждал не один день. Ребята обнаружили массу отпечатков, но ни один из них не подходит для идентификации – он не снимал перчаток. Единственная зацепка – следы биологических жидкостей, хоть он протер унитаз, обработал его хлорсодержащим веществом, но брызги иной раз попадают в самые неожиданные места. След свежей мочи обнаружен внизу на сливном бачке, его достаточно для проведения анализа. Если только он есть в базе…
– Да вашей базе без году неделя, что там есть… Ладно, заканчивайте здесь, а мне нужно работать. – Олешко был в ярости. – Сукин сын… Ну, ничего, когда встретимся, тогда и сочтемся. Думаешь, тот же, что стрелял в машину Матвеева?
– Не знаю, Паша. Будем смотреть.
Олешко всегда умел действовать в крайних ситуациях. Рутина расслабляла его, и казалось, что этот крупный, на вид очень добродушный парень абсолютно напрасно занимает должность начальника службы безопасности на большой фирме. Улыбчивый, очень компанейский, одет без всякого лоска секретных агентов – джинсы и рубашка поверх них, иногда – пиджак. Но Панфилов знал, что делает, когда брал на работу Пашу Олешко. В свои тридцать пять лет Паша успел послужить в Интерполе и побывать в разных секретных миссиях по всему миру, получить несколько ранений и множество неприятных впечатлений. Последнее поставило жирный крест на его желании совершенствоваться в роли агента Интерпола и вообще секретного агента, хотя предложения поступают по сей день. Но в какой-то момент он понял то, что понимают немногие: он перешел слишком много граней, и следующая вполне может отделить его от собственно людей и от него самого в их числе. Потому что нельзя жить как прежде, повидав то, что видел он, и сделав то, что пришлось делать ему.
С Панфиловым его свел давний приятель по службе, и неожиданно для себя Олешко согласился на предложение возглавить службу безопасности в фирме «Радиус» – это было не самое выгодное предложение и не самое интересное, но люди, пришедшие на встречу с ним, ему понравились. Они оказались не прожженными капиталистами, таких он не терпел и не понимал, как можно из-за денег так сволочиться, при этом еще и гордиться собой. Нет, на встречу с ними пришли два средних лет мужика, очень разные, но сразу чувствовалось, что они – давние друзья и что дело, которое они построили, их собственное и деньги на него они не украли, а заработали. Ему понравилось то, как они общались друг с другом и с ним тоже – без офисного нарочитого и высокомерного пафоса, это были живые люди, они пришли с ним познакомиться, переглянулись – и все решили. Никаких испытательных сроков, никаких «мы вам позвоним и сообщим наше решение», ничего, что Олешко презирал всей душой. Они пообедали, поговорили о том о сем, а потом Панфилов сказал: