Глубокие раны - читать онлайн книгу. Автор: Неле Нойхаус cтр.№ 10

В холодильнике Боденштайн нашел сыр и початую бутылку «Шато Ля Тур Бланш» 1996 года. Он сделал бутерброд с сыром, налил бокал красного вина и в сопровождении вечно голодной собаки отправился в кабинет. И хотя Остерманн, вероятно, в десять раз быстрее выудил бы из Интернета необходимую информацию, Оливер решил следовать указанию Нирхофа и не обременять своих сотрудников заданиями по расследованию дела Давида Гольдберга. Боденштайн открыл свой лэптоп, поставил аудиодиск аргентино-французской виолончелистки Соль Габетты и сделал глоток вина, которое все еще было немного холодным. Слушая музыку Чайковского и Шопена, он просмотрел десятки вебсайтов, проработал газетные архивы и выписал все сведения о человеке, который был убит прошлой ночью.

Давид Гольдберг родился в 1915 году в Ангербурге, в бывшей Восточной Пруссии, в семье Самуэля Гольдберга, торговца колониальными товарами, и его жены Ребекки. В 1935 году закончил среднюю школу — и после этого его следы теряются до 1947 года. В краткой биографии упоминалось, что после освобождения из Аушвица в 1945 году он эмигрировал через Швецию и Англию в Америку. В Нью-Йорке женился на Саре Вайнштайн, дочери солидного банкира немецкого происхождения. Тем не менее Гольдберг не стал заниматься банковским бизнесом, а сделал карьеру в «Локхид Мартин» — крупнейшей компании в области военного вооружения. В 1959 году он уже стал директором отдела стратегического планирования. Будучи членом правления Национальной стрелковой ассоциации, [6] входил в число известнейших оружейных лоббистов в Вашингтоне, и многие президенты высоко ценили его как советника. Несмотря на всю жестокость, которой подвергалась его семья в Третьем рейхе, Гольдберг всегда чувствовал себя сильно связанным с Германией и поддерживал многочисленные тесные контакты, особенно с Франкфуртом.

Боденштайн вздохнул и откинулся назад. У кого могли быть основания для убийства девяностодвухлетнего старика?

Убийство с целью ограбления он исключал. Домработница не заметила, чтобы что-то пропало, причем Гольдберг и без того не хранил в своем доме никаких действительно ценных вещей. Камера наблюдения за домом не работала, а встроенный в телефон автоответчик, казалось, никогда не использовался.

В Доме Зоологического общества собрался традиционный бомонд Франкфурта, представляющий собой старую аристократию и экстравагантных нуворишей и дополненный знаменитостями из мира телевидения, спорта и полусвета, которые великодушно содействовали тому, чтобы человекообразные обезьяны получили новую крышу над головой. Известная фирма, обслуживающая наиболее изысканные приемы, позаботилась о том, чтобы избалованные гости ни в чем не испытывали недостатка. Шампанское лилось рекой. Пия, опираясь на руку Кристофа, пробиралась сквозь толпу. В своем маленьком черном платье она чувствовала себя более или менее уютно. Кроме того, в одной из многочисленных, еще не распакованных коробок, которые она использовала при переезде, Кирххоф нашла щипцы для завивки, и ее непослушные волосы превратились в настоящую прическу. Целых полчаса она потратила на макияж, который был настолько скромен, что казалось, будто она едва была накрашена. Кристоф, который видел ее только в джинсах и с «конским хвостом», находился под глубоким впечатлением.

— Бог мой, — сказал он, когда она открыла ему входную дверь. — Кто вы? И что вы делаете в доме Пии?

Затем он заключил ее в объятия и долго и нежно целовал — правда, соблюдая необходимую осторожность, чтобы не испортить ее внешний вид. Как отец, в одиночку воспитавший трех дочерей, которые уже достигли совершеннолетия, Зандер прекрасно знал все, что касалось общения с женским полом, и лишь изредка, как ни странно, допускал ошибки. Например, он совершенно точно знал, какие катастрофические последствия может иметь одно-единственное опрометчиво сделанное замечание по поводу фигуры, прически или одежды, и вел себя в этом отношении всегда благоразумно и сдержанно. Но его комплименты сегодняшним вечером не являлись тактикой, а были совершенно искренними. Пия под его одобрительными взглядами чувствовала себя более привлекательной, чем любая стройная двадцатилетняя девушка.

— Я здесь почти никого не знаю, — шепнул ей Кристоф. — Кто все эти люди? Какое отношение они имеют к зоопарку?

— Это рафинированное общество Франкфурта, а также те, кто считает, что они к нему принадлежат, — объяснила ему Пия. — Во всяком случае, они внесут достаточную сумму денег, и в этом смысл и цель всего мероприятия. Там, у стола в углу, правда, стоят те, кто действительно относится к богатым и могущественным людям этого города.

В этот момент, как по заказу, одна из женщин за тем столом, как назло, повернула голову, вытянув шею, и кивнула Пие. Ей было около сорока, и у нее была фигура, с которой она, вероятно, могла без труда подобрать себе подходящее вечернее платье в любом магазине города. Пия вежливо улыбнулась и махнула ей в ответ и только потом внимательнее ее разглядела.

— Я поражен, — Кристоф весело усмехнулся, — ты знакома с богатыми и могущественными? Кто это?

— Невероятно… — Пия отпустила руку Кристофа. Изящная темноволосая женщина протиснулась через стоящих вокруг людей и остановилась перед ними.

— Пупсик! — крикнула она громко, развела руками и усмехнулась.

— Лягушка! Я не верю своим глазам! Что ты делаешь во Франкфурте? — удивленно спросила Кирххоф, затем нежно обняла женщину. Мирьям Горовиц много лет назад была лучшей подругой Пии. Вместе они испытали и бурные, и веселые времена, но потом потеряли друг друга из виду, когда Пия сменила школу.

— Меня уже давно никто не называл «Лягушка», — засмеялась женщина. — Вот это да! Настоящий сюрприз!

Обе женщины с любопытством и радостью разглядывали друг друга, и Пия заключила, что Мирьям — за исключением пары морщинок — почти не изменилась.

— Кристоф, это Мирьям, в былые времена моя самая лучшая подруга. — Пия вспомнила о своем хорошем воспитании. — Мири, это Кристоф Зандер.

— Очень рада. — Горовиц подала ему руку и улыбнулась.

Они немного поболтали, затем Кристоф оставил женщин одних и присоединился к своим коллегам.

Когда Элард Кальтензее проснулся, он почувствовал себя разбитым, и ему потребовалась пара секунд, чтобы понять, где он находится. Он ненавидел спать днем, это приводило в беспорядок его биоритм, и, тем не менее, это была единственная его возможность восполнить сон, которого ему недоставало. У него болело горло, и он ощущал неприятный вкус во рту. В течение нескольких лет Элард почти не видел снов, а если ему что-то снилось, то не мог ничего вспомнить. Но некоторое время назад его стали мучить отвратительные, тягостные ночные кошмары, от которых ему удавалось избавиться только с помощью лекарств. Его дневная доза «Тавора» [7] составляла 2 миллиграмма, и он только один раз забыл принять его. Потом они обрушились на него — размытые, необъяснимые воспоминания о страхе, о голосах и жутком смехе, от которых он просыпался, обливаясь потом и с ужасной тахикардией, — и омрачали весь его следующий день.