Чужестранец - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Семенов cтр.№ 3

Хуже приходилось, когда по южному побережью Соленой Воды, по сухому степному перешейку, разделившему ее с Океан-морем, прилетали на быстрых вороных скакунах степняки с востока — стройные, ловкие, прожаренные солнцем, одетые в кожу и войлок, без всяких железных доспехов, кроме кольчуги. Однако во всем мире не было воинов грознее. Как снег на голову, появлялись внезапно конные отряды, будто невидимыми нитями опутывали княжеских гридней, и нити эти становились прочнее железных цепей и душили врага, как душит на своей охоте зазевавшуюся тварь пифон-змея. За полверсты метали каленую смерть тугие кочевницкие луки, из которых наездники умудрялись разить без промаха на полном скаку; как быстрое жало, сновала в воздухе кривая сабля, и никуда было не деться от острого копья, нацеленного прямо тебе в грудь. Так рассказывали вернувшиеся домой в Мякищи северяне-воины, ходившие попытать счастие на княжеской службе.

Хорошо хоть, что степняки и приходили, и исчезали нежданно, будто вода в песок, никогда не оставаясь надолго со значительным войском. Да и, если рассудить, разве прокормит сухая степь многочисленную конницу? Ведь каждый всадник вел с собой трех коней: боевого, заводного и вьючного. Другие князья и вовсе братались с восточными соседями, вместе с ними ходили на древнюю Арголиду через ущелья в Белых горах. Иных больше не видели, другие возвращались, покрытые ранами и шрамами, потрепанные, на исхудалых лошадях, но с такой добычей, что хватало на безбедное житье до конца дней.

Степняки хорошо били арголидскую конницу на просторе, но ничего не могли поделать против ее пехоты, знаменитой своей дисциплиной и выучкой, и не умели брать крепостей. Но даже испытанные арголидские воины гнулись и ломали ряды, не в силах превозмочь в стойкости полянинов, среди которых были и северяне — уроженцы Мякищей, и лесовики из Великой Чети, и горцы с Белых, и некоторые уррии, ланги и ругии, не получившие приюта и славы в родных странах и нашедшие долю на Вольных Полях.

Далече ныне были виноградники Арголиды, величественные Белые горы и хлебные Вольные Поля. Уже две недели прошло, как покинул он родные Мякищи, и Великая Четь приняла одинокого странника под свой зеленый полог. Скоро должны были показаться песчаные берега Хойры, а там дней десять по-над рекой, и кончатся чащобы.

Мирко — а именно так звали молодца — не сознавал, впрочем, себя одиноким, леса же и вовсе не боялся. По сравнению с хмурым ельником болот и светлым красным сосняком песчаных холмов его родины, черный лес Чети был как-то неуловимо живее, мягче, ближе. Мирко понимал лес. Он знал, как переговариваются меж собой, шелестя листьями, высокие гибкие деревья, как, покряхтывая, будто старец, бормочет свое кустарник, и глухой его голос слышен аж на другом краю леса, потому что дерево — всегда одно, особо, отдельно от других деревьев, хотя бы и родственников, а кусты сплелись цеплючими корнями и там, под землей, быстрехонько дают знать обо всем примечательном в разные стороны. А уж как растет вечно молодая и всегда мудрая трава, дано слышать каждому, если не совсем очерствел душой человек. Хвойные же великаны были удивительно горды и молчаливы даже под холодным, свирепым ветром-лютенем, налетавшим на Мякищи из каменистых пустынь с северо-запада. Все невзгоды ели и сосны выстаивали молча, только скрипели, возражая, когда не в меру разбуянившийся вихрь выворачивал из земли слишком старый кряж или гнул и ломал молодое, выбравшее себе несчастливое место дерево. А можжевельник щетинился ежом, упрямясь любым переменам, радуясь лишь летнему теплому солнышку.

Мирко, однако, никогда не делился с кем попало своими наблюдениями. Он чувствовал и лес, и землю, и тварей лесных, и понимал, что нет в них того бездонного, жуткого страха, что медленно наползал с севера, грозно придвигаясь темной зимой и отпуская ненадолго летом. От этого страха и уходил Мирко на незнакомый юг, сам не понимая до конца, зачем покидает теплый дом на склоне огромного круглого холма, с вершины которого можно было разглядеть дышащую свежестью и прохладой, быструю в этом месте Плаву.

Утро сделалось туманное, в лесу было сыро и парило — день обещал быть теплым. Трава и ложе, сооруженное Мирко, покрылись влагой. Костерок догорел, но горячие угли, подернутые толстым слоем пепла, остались, так что запасенные с вечера и укрытые рогожей сухие дрова быстро дали озябшему человеческому телу животворное тепло. Обогревшись, Мирко отправился к неглубокому оврагу, по каменистому дну которого журчал ручеек. Вода в нем была студеной и вкусной. Набрав полное кожаное ведерко и клепаный железный котелок, путник возвратился к месту ночевки. Скоро из котелка аппетитно запахло ячменной кашей, приправленной сушеным мясом, корешками и пахучими травками.

Мирко знал, что уж летом-то он в лесу не пропадет: здесь найдутся и укрытие от непогоды, и сытная еда. С собой он взял только запас сушеного мяса, ячменные лепешки, зерно для каши и сухари. Без хлеба прожить трудно: в нем и сила земли, и солнечный свет, одним словом — здоровье и разум живого мира. В остальном же лес давал все что нужно. Парень не мог похвастаться тем, что бил влет птицу в небе или доставал точнехонько в глаз шуструю белку, не отличался медвежьим чутьем на сладкую малинку и дикий мед. Но расставить силки на зайца, подстеречь тетерева, подстрелить пестрого оленя, набрать грибов на похлебку или ягод на отвар, поймать серебристую рыбину в лесном озерке или речке — всему этому он был научен с детства, и никто в Холминках — так звалась его деревня — не сказал бы, что Мирко Вилкович увалень и лоботряс. Само собой, знал он, и как излечить рану, как сварить нехитрое снадобье от разных хворей, как не прогневить обидчивых лесных духов, как заговорить растревоженную гадюку, чтобы, не убивая неповинную тварь, самому остаться невредимым. И, наконец, как поладить с главным лесным хозяином — лешаком.

Светало, но солнце в конце лета уже не слишком спешило. Мирко успел поесть наваристой каши, запил остатками ягодного отвара, вычистил пучком травы котелок, затушил и завалил дерном костер. Не забыл он и поблагодарить за приют громовое дерево — живая, шероховатая и твердая кора дуба мелко дрогнула и ответила теплом. Закинув за спину берестяной короб с нехитрыми пожитками, он взял крепкий березовый посох, который помогал взбираться по холмам и служил надежной защитой, и двинулся дальше.

В такой ранний час туман был густым, ветви деревьев — влажными, одежда у путника мгновенно отсырела, а на волосы будто налипла паутина. Но вот потянуло свежим ветерком, и пегая борода тумана зашевелилась, стала редеть, расплелась на волокна, которые поплыли среди стволов, цепляясь за кусты. Пробудились птицы, значит, солнце уже достаточно поднялось над горизонтом и скоро съест белесую испарину леса, потом погладит ласковыми лучами верхние птичьи ветви, а к полудню доберется и до подлеска. Предстоял обычный в зареве-месяце день — солнечный, ветреный, свежий, — и шагаться будет легко: ветер не сможет сквозь строй деревьев бить в лицо и задирать одежду, а густая листва защитит глаза от яркого света.

Дорога стала подниматься вверх — это была вододержа, за которой Мирко надеялся выйти к речке Смолинке, переправиться через нее и вниз по течению, по левому берегу, дойти до слияния Смолинки и Хойры-реки. Тем же путем тридцать лет тому назад прошел дядя Мирко — Неупокой Лютович.