Мы едва верили в свою удачу. Коль скоро в побеге эмира обвиняли Стефана, стало быть, наша измена едва ли могла открыться, а сама опала Маниакеса дала Харальду повод объявить, что он тоже больше не участвует в сицилийском походе. Наши галеры, как только все собрались воедино, отплыли в Константинополь, а оттуда три из них продолжили свой путь к Понтийскому морю и в Киев. На них была спрятана основная часть выкупа, полученного от эмира: отплывшие на них возвращались домой такими богачами, какими и не мечтали стать. Убытие же их устраивало Харальда – чем меньше останется в Константинополе людей, могущих проговориться о нашей неверности, тем лучше. Так что осталась одна только сотня из первоначального отряда, и военное ведомство решило, что такого количества воинов недостаточно для независимого подразделения. Посему, в знак признания нашего вклада в сицилийский поход, нас перевели из загородных варягов прямо в дворцовую гвардию. И как это ни смешно, Харальда за его службу империи наградили и повысили в ранге до спафарокандидата. Это обязывало его надевать плащ из белого шелка и носить во время церемоний придворный меч, украшенный драгоценными камнями. Я, разумеется, снова оказался рядовым императорским гвардейцем.
Эти мои успехи в продвижении по службе огорчили Пелагею. Вернувшись, я нашел ее такой же энергичной и самоуверенной и еще более процветающей. Теперь у нее появились деловые связи в кораблестроении и производстве маслин, и она владела всей цепочкой хлебопекарен и хлебных лотков. Новообретенное богатство позволило ей купить на галатскои стороне Золотого Рога, в приятном месте, только что построенную большую виллу с собственным садом, выходящую на проливы. Именно там я и нашел ее, в главной комнате для приемов, просматривающую счета и записи, связанные с ее делом.
– Торгильс, ты не привез из Сицилии ничего, кроме загара, – заявила она после того, как я коротко рассказал ей о походе. – Ты похудел, у тебя появились седые волосы, но ты ничего не добился. К счастью, твое жалованье я вложила в дело, и будь спокоен, сбережениями на черный день ты обеспечен.
Я решил, что разумнее будет не говорить Пелагее о том, что в конце концов я получу часть денег из выкупа от эмира, равно как и о том, что свою долю добычи, взятой с пиратского судна, я отдал Халльдору на сохранение.
– Вернешься к караульной службе и сам увидишь – во дворце мало что изменилось, – продолжала Пелагея. – Иоанн по-прежнему правит, а Михаил все меньше и меньше занимается государственными делами. Он стал еще набожней. Два предсказателя – оба жулики – сумели убедить его, что еще прежде женитьбы на императрице Зоэ он продал душу дьяволу взамен на славное будущее и теперь ему воздается за этот грех. Я уже начинаю жалеть его, беднягу. Хворь находит на него волнами, а когда достигает высшей точки, он от боли почти лишается рассудка, но хуже всего то, что он унижает себя.
Мои сотоварищи в караульне подтвердили печальный рассказ Пелагеи.
– Нынче стоять в карауле у императорских покоев – это не для слабаков, – предупредил меня начальник отряда, тот самый Хафдан, который взял на себя руководство, когда утонул басилевс Роман. – Видел бы ты этих мерзких тварей, которых приводят в спальню императора – бродяг, подобранных на улице ночным дозором, либо хворых из больниц. Говорят, Михаил стирает им одежду, промывает раны, даже целует их открытые язвы в подражание своему богу. Он требует, чтобы они спали в императорской постели, а сам ложится на холодный мраморный пол с камнем вместо подушки ради умерщвления своей плоти. Однажды поутру, когда басилевс и его слуги ушли, я заглянул в его спальню, а там, на кровати валялась вонючая груда лохмотьев. Ночлежка для нищих да и только.
Вызов в присутствие орфанотропа не заставил себя ждать, и евнух, как всегда, перешел прямо к делу.
– Что ты теперь думаешь об Аральтесе? – спросил он. – За два года, проведенных в его отряде, надеюсь, ты завоевал его доверие, как я требовал?
– Полагаю, что так, ваше превосходительство, – ответил я. Я остерегался орфанотропа не меньше, чем в первый день, когда он послал меня соглядатаем к Харальду, но у меня хватило дерзости добавить: – Он хорошо послужил басилевсу. Его сделали спафарокандидатом.
– Знаю, знаю. Но имперская власть покоится на двух столпах: почестях и деньгах, – раздраженно откликнулся орфанотроп. – Твой Аральтес добился почестей, но как насчет денег? Мне известно, что он алчен до золота.
– Об этом я ничего не знаю, ваше превосходительство, – ответил я уклончиво.
– Странно, что он не жаловался на несправедливый дележ трофеев после падения Сиракуз, не то что те франкские наемники, наделавшие столько шуму. Кажется, из-за лошади.
И я задумался, есть ли пределы осведомительской сети, сплетенной этим евнухом. Стараясь избежать прямой лжи, я сказал:
– Аральтес производит впечатление человека, довольного добычей, полученной в Сицилии.
Но дальше орфанотроп сказал нечто, отчего я словно провалился в ледяную прорубь.
– Дошли до меня слухи о неких сделках с золотом, о коих не докладывают городскому архонту. Один из менял как будто получил необычайно высокие прибыли. Как его зовут… – И евнух сделал вид, что заглянул в запись, лежащую у него на столе, хотя я был уверен, что ему вовсе ни к чему освежать свою память. – Некий аргиропрат по имени Симеон. Было замечено, что он имеет дело с варягами.
– Это может быть любой из варягов, ваше превосходительство, – сказал я, стараясь, чтобы голос мой не дрогнул, – не обязательно те, кто служат Аральтесу.
– Гвардеец, – проговорил евнух медленно и с нажимом, – если что-то происходит, я должен об этом знать.
Харальд имел свое жилье, вне казарм дворцовой гвардии, и после разговора с Иоанном я с трудом удержался от того, чтобы не отправиться прямо к нему, дабы предупредить его немедленно. Я подозревал, что соглядатаи орфанотропа ходят за мной, а потому отправился за советом к Пелагее, и она меня не успокоила.
– Последние месяцы вид у Симеона какой-то особенно довольный. Он одевается по последней моде, носит дорогие украшения и обычно с удовольствием выставляет свое преуспеяние на показ.
– А нельзя ли его уговорить держаться не так заметно? Если он будет продолжать в том же духе, рано или поздно люди орфанотропа призовут его к ответу.
– Вряд ли. Симеон слишком высокого о себе мнения.
– А нет ли кого-нибудь другого на Мессе, какого-нибудь менялы поосторожнее, к кому Харальд мог бы обратиться насчет добычи?
– Симеон – единственный, кто рискнет заняться денежными делами Харальда.
– А как насчет тех, что расхаживают по Мессе у меняльных лавок? Я их то и дело вижу, и они предлагают очень выгодный обмен?
Пелагея презрительно фыркнула.
– Я бы не советовала Харальду иметь с ними дело. У них нет разрешений. Доверься им, и они либо сбегут с твоими драгоценностями, либо всучат липовую монету. Да и нет у них стольких денег, чтобы обслужить Харальда. Вся их наличность в тех грязных сумах, что они носят с собой. У Симеона хотя бы стол – железный: подозрительную монету бросишь на него и услышишь, такая ли она звонкая. Так что лучше скажи своему высокому другу с кривыми бровями, чтобы он поостерегся, когда понесет Симеону что-нибудь ценное на обмен.