— Спасибо, — сказал я. — Я в кино хожу редко. Так ты, значит, счастлив?
Физиономия Лахмана страдальчески скривилась, глаза подернулись влагой.
— Счастлив? — переспросил он. — Разве есть такое слово для эмигранта? Эмигрант счастлив не бывает. Мы прокляты на вечные мытарства. Мы всем чужие. Обратно нам дороги нет, а здесь нас терпят только из милости. Ужасно, особенно если вдобавок тебя донимает демон плотских влечений!
— Это как посмотреть. У тебя хоть демон есть, Курт. У других вообще ничего не осталось.
— Не смейся надо мной, — вздохнул Лахман. — Успех в любви отбирает сил не меньше, чем неудача. Но что ты, истукан бессердечный, в этом смыслишь?
— Достаточно, чтобы заметить: успех делает мелкого торговца религиозным хламом куда более агрессивным, чем неудача… — Я вдруг осекся. Только сейчас я сообразил, что не запомнил номера новой квартиры Марии. Ее телефона я тоже не знал. — Черт бы подрал! — вырвалось у меня в сердцах.
— Гой, он и есть гой, — заметил Лахман. — Когда вам нечего сказать, вы чертыхаетесь. А то и стреляете.
Вторая авеню по вечерам превращалась в эспланаду для гомосексуалистов. Здесь под ручку прогуливались пары, одинокие молодые особи фланировали в ожидании знаков внимания, а пожилые сластолюбцы прощупывали их осторожными, похотливыми взглядами. Здесь царила атмосфера карнавала, медленно вращалась карусель порока, влекомая мотором потаенной страсти, запретной, но все же полулегальной, а потому трепетной и волнительной вдвойне, так что, казалось, сам воздух был наэлектризован ею.
— Вот свиньи! — буркнул продавец газетного киоска, когда я покупал у него вечернюю газету.
— Почему? — удивился я. — Ведь это же ваши клиенты.
— Да я не про гомиков, — поморщился он. — Я про ихних псин! На поводке их надо водить, но эти педики псин все равно отпускают. Любят своих тварей до безумия! Раньше были таксы, потом пошла мода на терьеров, а теперь от пуделей спасу нет. Вы только взгляните! Их же тьма!
Я огляделся. Он был прав. Улица кишмя кишела мужчинами, выведшими на прогулку своих пуделей.
— Опять эта гнида! — возопил вдруг продавец, пытаясь выбраться из-за прилавка. Это удалось ему не сразу — под ноги свалилась толстая пачка журналов. — Дайте же ему пинка! — закричал он.
Маленький пудель палевой масти, выскочивший неведомо откуда, уже задрал лапу над газетами и журналами, вывешенными с наружной стороны прилавка. Я шуганул его, и он, тявкнув в ответ, мгновенно исчез в неугомонной уличной толчее.
— Это был Фифи, — сообщил мне продавец, выбравшись наконец из-за прилавка и в бессильной ярости глядя на экземпляр журнала «Конфиденшл», мокрой тряпкой свисавший с перекладинки. — Опять успел! Этот бандит выбрал мой киоск и метит его каждый день! А пузырь у него, скажу я вам, все равно что у слона! И самое главное — я никогда не успеваю до него добраться.
— Зато у него, похоже, неплохой вкус, — заметил я. — Он обделывает то, что этого, безусловно, заслуживает.
Продавец снова забрался в свой киоск.
— Отсюда-то мне его не видно, — объяснял он. — И гаденыш прекрасно знает это! Он подкрадывается сзади, и готово дело! Я его вижу, только когда он уже убегает, а иногда и вовсе не вижу, если он смывается туда же, назад. Неужели нельзя, как нормальные псы, отлить на дерево? А мне его удовольствие каждый день стоит пары-тройки журналов.
— Тяжелый случай, — посочувствовал я. — Может, посыпать нижний ряд вашей прессы перцем?
Киоскер только мрачно взглянул на меня. — Станете вы читать эротический журнал, если у вас в носу щиплет, глаза слезятся и вы беспрерывно чихаете? Да я бы этих треклятых пуделей отравил всех до единого! При том, что у меня у самого собака. Но не такая же!
Я взял газету и осторожно развернул ее. «Откуда вдруг такая нерешительность? — подумал я. — Что, собственно, меня удерживает? Откуда эта беспричинная опаска?». И не смог себе ответить. Это было все сразу, странная смесь странно перепутавшихся чувств — тут и легкость, и мимолетное, почти неощутимое возбуждение, и дрожь нетерпения, и тихое, робкое, недолговечное счастье, и смутная боль неясной вины. Я сложил газету и направился к дому, который теперь узнал.
В лифте я встретил Фифи, того самого палевого пуделька, и его хозяина, который не преминул тут же со мной заговорить.
— По-моему, нам с вами на один этаж, — сказал он. — Ведь это вы вчера приходили с госпожой Фиолой?
Я растерянно кивнул.
— Я видел, как вы заходили, — объяснил он. — Меня зовут Хосе Крузе.
— А я уже познакомился с вашим песиком Фифи. Газетный киоскер от него без ума.
Крузе расхохотался. У него был массивный золотой браслет на руке и явный избыток зубов во рту.
— Говорят, на нашем этаже раньше был первоклассный бордель, — сообщил он. — Чудно, да? А было бы совсем неплохо.
Я начисто не помнил, на каком этаже живет Мария. Крузе остановил лифт и пропустил меня вперед, слегка притиснув в дверях.
— Вот мы и дома, — сказал он, одарив меня кокетливым взглядом. — Вам туда, а мне сюда. Может, зайдете как-нибудь на коктейль? Виды отсюда потрясающие.
— Может быть.
Я был рад, что таким нехитрым способом нашел квартиру Марии. Хосе Крузе помахал мне ручкой и проводил долгим взглядом.
Мария Фиола лишь приоткрыла дверь и выглянула в щелку. Я увидел только веселый глаз и прядь густых волос.
— Привет, беглец, — сказала она со смехом. — Ты, видно, беженец по призванию. В первый же день бросил меня, даже не попрощавшись.
Я облегченно перевел дух.
— Привет тебе, о дивный фрагмент из одного плеча, пряди волос и одного глаза, — сказал я. — Можно мне войти? Я принес приветы от пуделя Фифи и твоего соседа Хосе Крузе. Без этой парочки я вряд ли отыскал бы твою квартиру.
Мария открыла дверь шире. Кроме туфель, на ней ничего не было. Хотя нет, был еще тюрбан из полотенца, кое-как накрученный на макушку. Она была очень красива. За ее спиной в медных отсветах вечера поблескивали нью-йоркские небоскребы. Их окна гигантскими слепыми зеркалами отсвечивали в закатных лучах.
— Я как раз одевалась, — сказала она. — Сегодня у меня съемки. Почему ты не позвонил?
— У меня нет номера этого телефона.
— А почему утром так тихо смылся?
— Из деликатности. Не хотел тебя будить, а засвечиваться позже, когда все тут выводят своих пуделей, тоже не хотелось. У вас тут не дом, а клуб любителей животных, к тому же весьма активный.
Она бросила на меня скептический взгляд.
— На твоем месте я бы так не переживала, — заметила она. — Говорят, в прежние времена тут был…
— Бордель. Но роскошный, по сто долларов, если не больше. Хосе мне все рассказал.
— Он уже успел пригласить тебя на коктейль?