Смех Дракона - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди cтр.№ 40

Еще минута, понял я, и напружу в штаны.

– Извини, Вадя. По молодости, по глупости… Помнишь, я тебя яблоками угощал?

– Угощал он. Ты яблок терпеть не мог. А бабушка тебе в портфель вечно яблочко сует… Барином хотел выглядеть? Бедного Карлика Носа подкармливал? Я-то по монетке копил, ничего не покупал – все мечтал у тебя рубль выиграть…

– Ну прости меня, подлеца! Хочешь, я тебе коньячка поставлю? На те два пятнадцать хорошие проценты наросли!

– Не хочу.

– Столько лет сердишься?

Мужик вдруг поднял голову:

– Нет, Тюпа. Больше не сержусь.

– Ну и ладушки. Может, все-таки коньячок?

– Вот уже три месяца и шесть дней как не сержусь…

Он шагнул вперед и изо всех сил ударил меня кулаком в живот.

Как я не обмочился, не знаю. Под ложечкой полыхнула сверхновая. В глотку забили тугой кляп, воздух из тамбура выкачали дьявольской помпой. Я давился, тщетно пытаясь вдохнуть. Слезы текли из глаз. Согнувшись в три погибели – в пять! шесть! десять погибелей! – я беззвучно проклинал Вадьку, школу, детство, собственную тупую хитрость, о которой и думать забыл. Вот сейчас Карлик Нос добавит мне по загривку, и буду я валяться на казенном полу, смешной и жалкий…

Нет, Вадим Носов не стал добивать Тюпу. Вместо этого он, хихикнув с отчетливо садистской интонацией, вернулся обратно в туалет и закрыл за собой дверь. Плохо понимая, что делаю, я вцепился в ручку, рванул на себя, не давая Вадьке запереться – хрипящий, плачущий, полумертвый, какой угодно, я буду рвать его зубами, бить головой об унитаз, или, получив вторую плюху, лягу трупом на резиновый коврик…

В туалете никого не было.

Мотая головой, я присел на край унитаза. Дыхалка мало-помалу восстанавливалась. Наверное, синяк будет. Сволочь Вадька, как засадил… Думать о том, куда он делся, не хотелось. Ой, как не хотелось об этом думать! Встав, я облегчился, кряхтя и охая. Умылся холодной водой, остервенело дергая «пиптик» крана. Вытер руки туалетной бумагой – рулончик ее притулился в жестяном боксе. И увидел газету. Свернутая в мятую трубку, сложенная пополам, газета лежала на полочке для мыла. Текст с краю кто-то взял в рамочку, обведя красным фломастером. Жирная линия походила на кровь, вытекшую из разбитого носа.

Я развернул.

«Популярный радиоведущий Вадим Носов погиб в автокатастрофе. Он разбился на трассе Киев-Харьков, неподалеку от г. Полтавы, возвращаясь домой. Авария произошла около шести часов утра. В условиях плохой видимости из-за тумана "Chevrolet Aveo", которым управлял Носов, вылетел на полосу встречного движения и столкнулся с микроавтобусом "Фольксваген Транспортер". От полученных травм Носов скончался на месте. Водителя микроавтобуса доставили в больницу с переломами ног…»

«Вечерний Харьков» за восьмое июня сего года.

«Вот уже три месяца и шесть дней как не сержусь…»

* * *

– Вы ужасно выглядите! – всполошился Рафаил Модестович. – На вас лица нет! Сереженька, выпейте капельку, вам крайне необходимо…

Не возражая, я заглотил коньяк, как воду.

– Седалгинчику? Мокрое полотенечко на голову?

– Изыди, – буркнул я.

Рафаил Модестович просиял:

– И впрямь, что это я? Человека бьют в живот, а я лечу ему голову… Вы только не волнуйтесь, Сереженька…

– А я и не волнуюсь.

– Вот и не волнуйтесь.

– Не волнуюсь. Ни капельки.

– Ну и славно. Для вас главное – не волноваться…

– Я спокоен! Спокоен, черт бы вас всех побрал!

– Я вижу, вижу…

– Как мумия! Как Будда! Я спокойнее всех спокойных!

В купе сунулась проводница:

– Мужчины, не шумите! Подъезжаем к Казачьей Лопани. Приготовьте документики…

Плюхнувшись на койку, я в гробовом молчании дождался явления погранца. Это оказалась миловидная женщина в «камуфле». Бейдж на груди гласил: «Наливайко Оксана Потаповна». С фотографии, укрепленной в правом углу бейджа, мне улыбалась кто угодно, но только не Оксана Потаповна. Фото было лет на двадцать старше оригинала. И мужского рода; даже с бородой.

– Предъявите паспорта…

Я предъявил. Оксана Потаповна раскрыла паспорт на первой странице; долго, шевеля ярко накрашенными губами, читала текст. Быстро пролистнула дальше, туда, где была вклеена моя вторая фотография двухлетней давности. Сверила, бегая глазами туда-сюда – я заподозрил, что на снимке выгляжу стервозной блондинкой – и продолжила листать. Никогда не думал, что в моем паспорте столько страниц. Как в Библии, честное слово, или в русско-украинском толковом словаре. Она читала и читала, временами поглядывая на меня с немой укоризной. Пальцы шевелились, лаская бумагу, блестел лаковый маникюр ногтей, длинных и острых, моргали влажные глаза, рот без звука жевал какие-то бесконечные монологи…

– Вы только не волнуйтесь, Сереженька, – эхом шепнул Рафаил Модестович, а может быть, это мне только почудилось. – Ничего, бывает…

– Сорок семь, – наконец сказала погранчиха.

– Что сорок семь? – не понял я.

– Всё сорок семь. Сорок семь, и всё. Что ж вы так?

И Оксана Петровна оставила наше купе, даже не поинтересовавшись паспортом адвоката. Ее сменил таможенник – наголо бритый шустрик. Он сиял, словно встретил двух кинозвезд и знал, что без автографа не отпустит добычу живой.

– Наркотики? – густым басом спросил шустрик. – Валюта? Драгметаллы?

– Ни в коем разе, – откликнулся Рафаил Модестович.

Я молча помотал головой.

– Оружие?

– Мы приличные люди! – возмутился адвокат.

– Необработанное перо? Пух?

Адвокат развел руками, я же задумался. О пухе меня спрашивали впервые.

– Шкуры крупного рогатого скота?

Я молчал и не двигался. Но, похоже, таможню не интересовали мои ответы. Шустрик сыпал вопросами:

– Купроникель? Нейзильбер? Ниобий?

– Нет.

– Месть? Ненависть? Идея-фикс?

– За кого вы нас держите? – спросил адвокат.

– Не за кого, а за что, – поправил шустрик и расхохотался. – Вот так.

Показав, за что она нас держит (и каким образом), таможня покинула купе.

– Не обращайте внимания, – дал совет Рафаил Модестович. – Хамы. Развлекаются от скуки. Чего им проверять? Все равно никто ничего не вывезет. Много ли с собой заберешь? Ну, воспоминания. Тоже мне, ценность! Национальный, извините, Архивный фонд! К примеру, вы, Сереженька… Вспомнили, как в «трухалку» мухлевали. И что? Грош цена всему: и грешку, и воспоминанию, не в обиду будь сказано…