Наконец мадам Сюзанна выпрямилась, потерла поясницу и объявила:
— Она выкарабкается. Только сил у нее пока мало…
— Аллилуйя! — воскликнул Младший, подняв руки к небу.
— Аллилуйя! — подхватили Рене и Марсель, которые вообще перестали понимать, что вокруг происходит.
Жозиана, кутаясь в мохеровую шаль, внезапно задрожала всем телом, скользнула на пол и застыла неподвижно.
— Готово. Она освободилась, — подвела итог мадам Сюзанна. — Ей нужно будет поспать, и во время сна я ее вычищу с головы до ног. Молитесь за меня, враг упорен, мне нужно будет много сил.
— Я и забыл, как молиться! — сказал Рене.
— Говоришь все, что хочешь, а начинаешь каждую фразу со слова «спасибо»… — посоветовал Марсель. — Слова не имеют значения, говорит твое сердце.
Рене заворчал. Он не для того пришел, чтобы ханжеские разговоры разговаривать.
— Сколько я вам должен? — спросил Марсель.
— Ничего. Этот дар я получила просто так и не должна пачкать его и брать деньги за работу. Иначе я его быстро потеряю. Если вы хотите дать, сделайте это сами.
Она сложила масла и кремы, ароматические палочки и большую белую свечу и удалилась, оставив за собой двух обалдевших мужчин, довольного Младшего и уснувшую Жозиану.
И по-прежнему отключенный телефон.
— Что такое с мамой, а? — воскликнула Гортензия, завтракая на кухне с Зоэ. — Она и впрямь не в своей тарелке!
На часах половина первого, а девочки только встали. Жозефина готовила им завтрак, плавая по кухне, как рассеянный призрак. Она налила кофе в чайник, мед положила в микроволновку и, забыв хлеб в тостере, сожгла его до угольков.
— Убийства, одно за другим… Это, знаешь ли, давит на психику, — предположила Зоэ. — Ее к тому же вызывали в участок из-за смерти той полицейской тетки. Всех из дома допрашивали, вообще всех….
— Да я же недавно видела ее в Лондоне, она была нормальная. Даже очень живенькая.
— Когда ты ее видела? — вскрикнула Зоэ.
— Пару недель назад. Она встречалась с английским издателем.
— Она ездила в Лондон? А нам сказала, что у нее конференция в Лионе. Подробно так ее расписывала… Мне показалось, даже слишком подробно. Ну это понятно. Она всегда на коне, когда речь заходит про Средние века…
— Нет! Она была в Лондоне, и я ее видела, как вижу сейчас тебя…
— Видишь, ты не держишь меня в курсе событий, вот я ничего и не знаю.
— Ненавижу сообщать новости! Это как-то пошло, и вообще обычно нечего сказать. Но зачем она солгала? На нее это непохоже.
Зоэ и Гортензия переглянулись, заинтригованные.
— Пожалуй, я понимаю зачем, — таинственно заявила Зоэ.
Она на мгновение замолкла, вроде бы собираясь с мыслями.
— Ну, рожай! — приказала Гортензия.
— Я думаю, она ездила повидаться с Филиппом, но ничего не сказала из-за Ирис.
— С Филиппом? А зачем ей врать, чтобы с ним увидеться?
— Потому что она влюбилась…
— В Филиппа?! — воскликнула Гортензия.
— Я застала их под Рождество на кухне, они обжимались.
— Мама с Филиппом? Ты что, с дуба рухнула?
— Нет, я не сошла с ума, и теперь все ясно! Она соврала Ирис, сказала, что едет в Лион на семинар, и уехала в Лондон, чтобы с ним встретиться. Я знаю, я попыталась ей позвонить, и у нее автоответчик говорил по-английски! Теперь я понимаю почему!
— Она тебе ничего не рассказала?
— Наверное, боялась, что я проговорюсь Ирис. Она только обещала перезвонить. А впрочем, она же знала, что я у Эммы. Не слишком, видимо, волновалась.
— Да уж! Личная жизнь нашей мамы меня потрясает. Я-то думала, она встречается с Лукой, тем красавчиком из библиотеки.
— Она его бросила. Прямо так резко, раз — и все. Кстати, надо ей сказать, я же видела, что он слонялся тут по округе, этот красавчик Лука. Кто его знает, как они расстались…
— Бросила Луку! — поразилась Гортензия. — Почему же ты мне ничего не сказала?
— Ты была далеко, разговаривать об этом мне не хотелось, и вообще я злилась на мать…
— Злилась? Филипп — супер!
— Она предала папу…
— Не сочиняй! Это он ее бросил ради Милены!
— Ну и что…
— Она вообще его не предавала! У тебя короткая память, Зоэ.
— Ну, короче, я обиделась. Все-таки, согласись, это изрядный шок, когда твоя собственная мать тискается с твоим собственным дядей.
Гортензия отмела аргумент небрежным движением руки и спросила:
— А Ирис ни о чем не подозревает?
— Да вряд ли… Мама же ей сказала, что едет на семинар в Лион. И потом, Ирис в последнее время не до того. Она совсем потеряла голову. Клеит Лефлок-Пиньеля. Сегодня пошла с ним обедать…
— Это кто такой, Лефлок-Пиньель?
— Сосед наш. Я его недолюбливаю, но он правда видный мужчина.
— Красивый чел, которого я видела на Рождество и хотела свести с мамой?
— Точно. Не люблю его, не люблю. Он отец Гаэтана…
— Ну да, того, с кем ты в подвале тусуешься.
Зоэ так и распирало сказать Гортензии: «А я влюбилась в Гаэтана», но она сдерживалась. Гортензия презирала сантименты, и Зоэ боялась, как бы она не зарубила ее любовь краткой точной формулировкой. Если я расскажу ей, что в моем сердце раздувается огромный шар счастья, она поднимет меня на смех.
— Смотри-ка, а мама изменилась! Целовалась, говоришь, с Филиппом? Прелесть какая!
— Да, но она сейчас что-то грустная…
— Думаешь, не выгорело с Филиппом?
— Кабы выгорело, не была бы грустной!
Она хотела добавить: «Уж я-то знаю, потому что я влюблена и мне постоянно хочется танцевать». Но сдержалась. Иногда он говорит мне, что я его Николь Кидман. Идиотизм полный, но мне ужасно нравится. Во-первых, я не платиновая блондинка двухметрового роста, во-вторых, у меня веснушки и оттопыренные уши. Ну и ладно, мне нравится, когда он мне это говорит, я считаю себя гораздо красивее. Благодаря всей этой красоте, которую он во мне обнаружил, я получила лучшую оценку за доклад в конце года! В августе он уезжает на каникулы, и я боюсь, что он меня забудет. Он клянется, что нет, но я все равно побаиваюсь.
Гортензия о чем-то думала, хмуря брови. Сейчас не лучший момент для откровенности. Вся проблема в том, что с Гортензией трудно найти подходящий момент.
— Погладь меня по голове… — тихо попросила Зоэ.
— Думаю, не стоит. Я не сильна в телячьих нежностях, но если хочешь, могу дать тебе подзатыльник!