— Сигнал? Есть сигнал?
— Есть… Нет, сигнал неустойчивый. Стоп. Есть сигнал…
Молодой сержант, которому этот ящик, видимо, сильно намял спину, смотрел на движение механического паука с радостью. Было понятно, что он до чрезвычайности рад тому, что этот аппарат останется на болотах.
Но удача через некоторое время оставила нас.
Всего через полчаса, когда мы продолжили маршрут, Мушкет оступился и, как куль, повалился в трясину. Причём он сразу начал тонуть — и из-за оружия, тяжёлого рюкзака, и из-за того, что свалился со склона спиной вниз.
Вокруг были какие-то очень неприятные, на вид скользкие кусты, стволы которых казались покрытыми какой-то слизью, но всё равно Мушкет не успел за них уцепиться.
Болото менялось, с каждым шагом всё выглядело несколько иначе. Я обратил внимание, как изменился цвет воды — Мушкет бултыхался уже не в чёрном травяном настое, а в какой-то зелёной тине.
И тут первым на помощь нашему другу пришёл Атос. Он и стоял поближе, да и был посильнее, чем Кравец, бывший рядом. Пока я скидывал рюкзак и искал страховочный фал, он всё успел сделать.
Атос среагировал мгновенно: подпрыгнув, он вцепился в сук, и своим весом выломал его. Потом начал медленно приближаться к Мушкету, держа эту дрыну наготове.
Он провалился — но не страшно, смертельно, а в лужу обычной воды. Несмотря на опасность, было удивительно красиво, как он перемещался — точными, чёткими движениями, в которых не было ничего лишнего.
Ошалевший наш товарищ схватился за деревяшку, как за материнскую руку.
Атос подтянул его к берегу и вытащил.
Я заглянул ему в глаза.
Мы обменялись несколькими фразами, так и не открыв рты.
«Так-то, значит, — внутренне смеясь, говорил я, — значит, утопишь нашего бессмысленного Олежку? Прямо так вот и утопишь? Не надо притворяться зоологом фон Кореном из чеховской повести, меня не обманешь». А он как бы отвечал: «Это ничего не меняет, ровным счётом ни-че-го. Я всё равно прав».
Мы вышли на сухое, каменистое место.
Что-то в отдалении ухнуло, и я поёжился.
— Трясина иной раз издает очень странные звуки. То ли это ил оседает, то ли вода поднимается на поверхность, то ли еще что, кто знает? — процитировал Мушкет, глядя мне в глаза, а потом подмигнул.
Базэн, оказавшийся рядом, добавил:
— Вы, Сергей Иванович, слышали, как поёт дрофа? Дрофа птица очень интересная, немного похожа на фазана, впрочем, конечно, не похожа, но не в этом суть. Дрофа кричит так, что самому страшному существу из здешних сказок станет тошно. Дарт Вейдер позавидовал бы этой дрофе.
Алекс Янг тут приезжал описывать тутошнюю дрофу, так пришёл в чистый восторг — она тут ни на что не похожа.
Солнце уже пряталось, и небо на западе горело красным золотом. Отсветы заката ложились рыжими пятнами на разводья — зрелище было редким, потому что по большей части небо на Зоне затянуто тучами.
Эта погода была, по всей видимости, следствием недавнего выброса.
Зона обновлялась, сбрасывала с себя старую кожу.
Я заметил, что Атос категорически избегает ночёвок в развалинах. А так-то человека тянет к руинам, он скорее разложит спальник в брошенном доме, чем в кустах — так говорил мне Мушкет.
Впрочем, так мне говорили и мои же собственные желания. А вот у Атоса была своя стратегия — он выбирал укромное место между аномалиями, развешивал растяжки и ставил сигнальные мины. Как-то он не любил брошенного человечьего жилья, будто единожды проклятого.
Ну и ладно — мне при моей походной жизни в юности было не привыкать, да и остальным тоже. Только Кравец бухтел, что рядом старый бункер вольных сталкеров, в котором давно никого не было.
Это был бункер спецсвязи, в подвале которого была точка для проверки секретного кабеля. Кабель там оставался до сих пор — потому что тащить с Зоны медь, к которой каждый будет принюхиваться, было себе дороже. Нормальному сталкеру было проще тащить на себе несколько пустышек, чем клубок меди — понятное дело.
Но его никто не слушал, и Кравец потихоньку протух сам.
Спали по очереди, впрочем, Атос, кажется, вовсе не спал. Золотой вечерний свет исчез и сменился рыхлым серым сумраком. Было ужасно тихо, но не верил я этому спокойствию, а «расширенный» головной мозг говорил, что везде идёт жизнь, и эта пустота скрывает много неприятностей. Меня немного трясло — я всё никак не мог привыкнуть к работе своей головы. Интересно, как получалось переключать режимы жизни у супермена — вот он видит катастрофу и забегает за угол. Вот что он там делает: медитирует по-быстрому? Переводит какой-нибудь переключатель в положение «вкл»? Мне-то как этому обучиться?
И посоветоваться было не с кем.
Вот я услышал, как в темноте, но чрезвычайно хорошо ориентируясь, идёт одинокий человек — это был именно человек, не какая-то нечисть. Слышал я его очень хорошо, несмотря на то, что между нами было полтора километра. Вот камень попал ему под каблук. Еще раз… еще… шаги все ближе, ближе… А вот он начал поворачивать в сторону и удаляться.
А вот, тяжело дыша, из леса вышла стая кабанов. До них тоже было довольно далеко, но я явственно ощущал дыхание каждого, то, как они поводят головами, переминаются и готовятся к бегу.
По ложбине пополз белый туман, и я ещё раз поразился тому, как грамотно Атос выбрал место ночёвки — туман двигался, будто река по узкой ложбине, не выходя из берегов. Спать в этом тумане с болот было смерти подобно — во всех инструкциях было написано, что и находиться в нём без противогаза и универсального защитного костюма нельзя.
А теперь этот туман, будто живая река, обтекал холм, на котором мы расположились.
И вот там, в глубине тумана я услышал мерный, дробный топот. Это бежал чернобыльский пёс-одиночка, страшный, будто собака Баскервилей. Это была собака, огромная, черная как смоль — видимо, давно бросившая стаю. Чудовище остановилось в тумане — видать, только оно могло принюхиваться в ядовитом воздухе, и я протянул руку к автомату. Никто, кажется, кроме меня, не слышал этого — между нами и псом было метров пятьсот.
Но и пёс, вдруг испугавшись чего-то, заскулил, и прыжками умчался в сторону.
Я снова вспомнил наставление из странной легенды, которую мы все читали в детстве: «Остерегайтесь выходить на торфяные болота ночью, когда злые силы властвуют безраздельно». Силы тут властвовали безраздельно, но при этом я не был уже уверен, силами ли зла они были — возможно это был единый организм, в котором шли разные процессы, один опережал другой, потом замедлялся, и снова первый брал верх. Просто человек был чужим, инородным телом в этой экосистеме, и вот поэтому на него набрасывались будто лимфоциты какие-то существа — каждый раз разные, просто из тех, что были у организма под рукой.
А мы строили научные теории, подкрепляли их статистикой и индексами агрессивности и активности.