Шоу Фрая и Лори. Часть 1 - читать онлайн книгу. Автор: Хью Лори, Стивен Фрай cтр.№ 43

Стивен. Боюсь, нам придется попросить, чтобы вы немножко потрудились, леди и джентльмены, и помогли нам. Напрягли ваше, так сказать, воображение.

Хью. Вот именно. Для того, чтобы мы смогли сыграть следующую сценку, леди и джентльмены, нам требуется только одно: вообразите нас обоих голыми.

Стивен. Да. Простите, что обращаемся к вам с такой просьбой. От себя можем сказать, что мы с Хью намеревались пойти до конца и действительно оголиться, но нам не хватило средств.

Хью. Вот именно. Боюсь, что бюджет передачи этого просто не выдержал бы. Ну да ладно.

Стивен. А теперь, дабы помочь вам выстроить в воображении нужную картину, могу сказать, что действие сценки происходит в церкви.

Хью. Вот именно. Стивен будет играть епископа.

Стивен. А Хью будет играть на органе.

Хью. Органиста.

Стивен. Что?

Хью. Я буду играть органиста.

Стивен. Органиста? Ну да. Но ты же и на органе будешь играть?

Хью. Нет. Не буду. Я буду играть органиста, который не умеет играть на органе.

Стивен. О Господи. Прости. Прости. Ну конечно. Я опять все испортил?

Хью. По правде сказать, да.

Стивен. Простите, леди и джентльмены.

Хью. И лучше бы вы все перестали, наконец, воображать нас голыми.

Стивен. Да, завязывайте с этим. Кончайте. Я сам кругом виноват. Извините. Черт.

Стивен обращается к мистеру и миссис Публика

Стивен. Леди и джентльмены, думаю, за эти недели мы достаточно хорошо узнали друг дружку и это дает мне право сделать небольшое признание. Я вовсе не хочу смутить вас таковым. Меня оно не смущает, а ведь именно я сбираюсь открыть вам душу. Дело в том, что я не совсем таков, каким кажусь. Вы видите перед собой человека, которого я с присущей мне добротой назвал бы прелестнейшим существом, да так оно, в сущности, и есть. Однако, и вот тут я попросил бы вас оказаться людьми в редкостной степени милыми, я обладаю одной странной особенностью, которая, по моему ощущению, делает меня, говоря со всей присущей мне мягкостью, существом небесным и почти божественным. Как и у все возрастающего в наши дни числа людей, к моей груди приторочены два соска: вот здесь и, в несколько меньшей мере, здесь, однако, — и это образует особенность, заставляющую меня выглядеть отчасти менее упоительным, нежели обычно, — в то время, как вот этот, Невилл, розов, бодр и обладает всеми достоинствами, каких только можно пожелать, другой, он у меня вот тут, его зовут Шейлой, окрашен в ярко-голубые тона и испытывает что-то вроде юношеского разочарования в жизни. Ну вот, на этом я, со ставшей уже привычной для вас гладкокожестью и златобедростью, позволю себе закруглиться. Вы были терпеливы, обманчиво привлекательны и на удивление угодливы. Я же счастлив тем, что был с вами столь баснословен. Благодарю вас.

Стивен и Хью оживленно беседуют в телестудии — во всяком случае, Стивен оживлен чрезвычайно.

Хью. Хорошо, давайте поговорим вместо этого о гибкости языка — о лингвистической эластичности, если угодно.

Стивен. Мне кажется, я уже говорил, что наш язык, английский…

Хью. На котором мы, судя по всему, говорим…

Стивен. В той мере, в какой мы на нем говорим, да, безусловно, определяет нас самих. Мы определяемся нашим языком — хотите определяться, пожалуйста, ради бога, валяйте.

Хью. (В камеру) Здравствуйте! Мы беседуем о языке.

Стивен. Возможно, я мог бы проиллюстрировать этот момент — по крайней мере, позвольте мне попытаться. Вопрос таков: способен ли наш язык, английский то есть, способен ли он снести демагогичность?

Хью. Демагогичность?

Стивен. Демагогичность.

Хью. А под демагогичностью вы подразумеваете?..

Стивен. Я подразумеваю демагогичность — взрывоопасное красноречие, убедительную и хлесткую риторику. Послушайте, если бы Гитлер оказался англичанином, были бы мы, в аналогичных обстоятельствах, подвигнуты, одурманены, воспламенены его зажигательными речами или лишь посмеялись бы над ним? А, а, а? Не слишком ли английский язык ироничен, чтобы стать опорой для гитлеровской манеры, не резал ли бы он наш слух просто-напросто фальшью?

Хью. (В камеру) Мы беседуем о том, что режет наш слух просто-напросто фальшью.

Стивен. Ну хорошо, хорошо, вы не будете против, если я предприму попытку дискретизации? Я этого терпеть не могу, но можно? Можно? Является ли наш язык функцией нашего британского цинизма, терпимости, сопротивления ложным эмоциям и так далее или же эти качества проистекают, безотносительно к сути дела — безотносительно — из самого языка? Это проблема курицы и яйца.

Хью. (В камеру) Мы беседуем о курицах и яйцах.

Стивен. Давайте начнем с яйца Леды: вот язык, грамматика, структура, — а вот высказывание. Послушайте, послушайте, существуют же шахматы и игра в шахматы. Отметьте разницу, отметьте, сделайте мне одолжение.

Хью. (В камеру) Теперь мы перешли к шахматам.

Стивен. Представьте себе клавиатуру рояля, восемьдесят восемь клавиш, всего восемьдесят восемь, и все же, все же, каждый день в одном только Дорсете на сотнях клавиатур создаются новые мотивы, мелодии, гармонии. Наш язык, деточка, наш язык — это сотни тысяч доступных нам слов, и одновременно, триллиарды возможных, допустимых новых идей, поэтому я могу произнести следующее предложение и питать уверенность, что в истории человеческого общения оно не прозвучало еще ни разу: «Официант, держите нос теледиктора ровнее, иначе дружественный латекс отправит мои штаны в отставку». Одно предложение, обычные слова, но они никогда еще не расставлялись в таком порядке. И все же, о, все же, каждый из нас влачит наши дни, говоря друг другу одно и то же, раз за изнуренным разом, и питается столь же клишеическими откликами на них: «Я люблю тебя», «не ходи туда», «какое ты имеешь право так говорить?», «заткнись», «есть хочу», «мне больно», «чего это ради?», «я не виноват», «помогите», «Марджори мертва». Понимаете? Вот мысль, которую безусловно можно подать к пятичасовому чаю со сливками дождливым воскресным вечером.

Хью смотрит в камеру, открывает рот, словно собираясь что-то сказать, но не находит — что. И говорит вместо камеры Стивену.

Хью. То есть, для вас язык — это нечто большее, чем простое средство общения?

Стивен. А, ну конечно, конечно, конечно. Язык это шлюха, любовница, жена, подруга по переписке, девица по вызовам, бесплатная увлажняющая салфетка с ароматом лимона или удобная освежающая подтирка. Язык — это дыхание Бога, роса на свежем яблоке, тихое ниспадание пыли в луче утреннего солнца, когда вы снимаете со старой книжной полки забытый томик эротического дневника; язык — это легкий запах мочи на боксерских трусах, скрип лестницы, это полузабытый день рождения детства, шипящая спичка, поднесенная к заиндевелому окну, теплое, влажное, доверчивое прикосновение протекающего подгузника, громада сгоревшего танка, испод гранитного валуна, мягкий пушок на верхней губе средиземноморской девочки, паутина на давно изношенных резиновых сапогах.