— Мальчишка! — закипятился Калибан. — Как вы
смеете? Я первый! И возрастом старше, и стажем в клубе!
Но тихий немчик по-бычьи наклонил голову и уступать явно не
собирался.
Тогда Калибан воззвал к дожу:
— Что же это такое, Учитель? Русскому человеку в
собственной стране жизни не стало! Куда ни плюнь, одни немцы, да полячишки, да
жидки, да кавказцы! Мало того что жить не дают, так еще и на тот свет вперед
пролезть норовят! Рассудите нас!
Просперо строго произнес:
— Стыдись, Калибан. Неужто ты думаешь, что Вечная
Возлюбленная придает значение таким пустякам, как национальность или
исповедание? В наказание за грубость и нетерпимость ты будешь вторым, после
Розенкранца.
Бывший корабельный счетовод сердито топнул ногой, однако
спорить не осмелился.
— Позвольте, — подал голос Гэндзи, — но я
поднял руку еще прежде того, как эти господа заявили свою п-претензию.
— У нас здесь не аукцион, чтоб жестами
сигнализировать, — отрезал дож. — Следовало заявить о своем намерении
вслух. Вы будете третьим. Если, конечно, до вас дойдет очередь.
На этом дискуссия закончилась. Коломбина заметила, что вид у
Гэндзи весьма недовольный и даже несколько встревоженный. Вспомнила его
вчерашнюю угрозу разогнать клуб «Любовников Смерти». Интересно, как бы ему это
удалось? Соискатели ведь собрались здесь не по принуждению.
Розенкранц взял у дожа шарик, внимательно посмотрел на него
и внезапно осенил себя крестом. Коломбина жалостливо ойкнула — так поразил ее
этот неожиданный жест. Немец же раскрутил рулетку, а потом взял и выкинул штуку
уж совсем на него непохожую: посмотрел прямо на сострадающую барышню и быстро
поцеловал шарик, после чего решительно бросил его на край колеса.
Пока оно вертелось — а это длилось целую вечность —
Коломбина шевелила губами: молила Бога, Судьбу, Смерть (уж и сама не знала,
кого), чтобы мальчику не выпала роковая ячейка.
— Двадцать восемь, — хладнокровно объявил Просперо,
и у присутствующих вырвался дружный вздох.
Побледневший Розенкранц с достоинством молвил:
— Schade.
[3]
Отошел в сторону. На Коломбину он теперь уже не смотрел,
очевидно, уверенный, что и без того произвел должное впечатление. По правде
говоря, так оно и было — Розенкранц с этим его отчаянным поцелуем показался ей
ужасно милым. Только сердце Коломбины, увы, принадлежало другому.
— Дайте, дайте сюда! — Калибан нетерпеливо схватил
шарик. — Я чувствую, мне должно повезти.
Он трижды плюнул через левое плечо, крутанул рулетку что
было мочи и выбросил шарик так, что тот золотым кузнечиком заскакал по ячейкам
и чуть не вылетел за бортик.
Все, оцепенев, наблюдали за постепенно замедляющимся
верчением колеса. Обессиленный шарик попал на череп! Из груди бухгалтера
вырвался торжествующий вопль, но в следующий миг золотой комочек, будто
притянутый некоей силой, перевалился через разделительную черту и утвердился в
соседней ячейке.
Кто-то истерично хихикнул — кажется, Петя. Калибан же стоял,
словно пораженный громом.
Потом прохрипел:
— Не прощен! Отринут! — И с глухим рыданием
кинулся к выходу.
Просперо со вздохом сказал:
— Как видите, Смерть недвусмысленно извещает о своей
воле. Так что, хотите попытать счастья?
Вопрос был обращен к Гэндзи. Тот учтиво поклонился и
проделал положенную процедуру быстро, скупо, безо всякой аффектации: слегка
раскрутил рулетку, небрежно уронил шарик и после этого на него даже не смотрел,
а наблюдал за дожем.
— Череп! — взвизгнула Львица.
— Ха! Вот это фокус! — звонко выкрикнул Гдлевский.
Потом все закричали и заговорили разом, а Коломбина
непроизвольно простонала:
— Нет!
Она сама не знала, почему.
Нет, пожалуй, знала.
Этот человек, которого ей довелось знать так недолго,
источал ауру спокойной, уверенной силы. Рядом с ним отчего-то делалось светло и
ясно, она будто снова превращалась из заплутавшей средь темных кулис Коломбины
в прежнюю Машу Миронову. Но, видно, обратной дороги не было, и роковой бросок
Гэндзи являл собой самое определенное тому доказательство.
— Примите поздравления, — торжественно сказал
Просперо. — Вы счастливчик, мы все вам завидуем. Прощайте, друзья мои, до
завтра. Идемте, Гэндзи.
Дож обернулся и медленно вышел в соседнюю комнату, оставив
двери открытыми.
Перед тем как двинуться следом, Гэндзи повернулся к
Коломбине и улыбнулся ей — будто хотел успокоить.
Ничего у него не вышло.
Она выбежала на улицу, давясь рыданиями.
III. Из папки «Агентурные донесения»
Его высокоблагородию подполковнику Бесикову
(В собственные руки)
Милостивый государь Виссарион Виссарионович!
История с «Любовниками Смерти» и роль Дожа во всех этих
событиях открылись с совершенно новой стороны.
Пишу это письмо ночью, под свежим впечатлением. Я только что
вернулся с квартиры Дожа, где мне довелось стал свидетелем поистине
поразительных событий. О, как легко ошибиться в людях!
Прошу извинения за некоторую сбивчивость — я все еще очень
взволнован. Попробую изложить всё по порядку.
Сегодня заседания общества, временно прервавшиеся из-за
исчезновения медиума, были возобновлены. Признаться, я рассчитывал, что пропажа
Весталки приведет Дожа в смятение и выбьет из его рук наиболее опасное оружие,
но он оказался весьма изобретателен и предприимчив. Найденная замена спиритизму
блистательно проста: рулетка, на которой одна из ячеек помечена черепом с
костями. Тот, кому выпадет сей зловещий символ смерти, должен выпить яду,
собственноручно приготовленного Дожем.
Я был окрылен, когда услышал всё это, ибо решил, что
человек, представлявшийся мне исчадием ада, наконец утратил всегдашнюю
осторожность и теперь его можно будет взять с поличным.
Мне повезло: сегодня же, в самый первый вечер этой игры,
наверняка азартнейшей из всех доступных смертному, обнаружился победитель — тот
самый Заика, о котором я уже имел честь Вам докладывать и который почему-то Вас
так заинтересовал. Он и в самом деле тип незаурядный, я получил возможность в
этом удостовериться, но откуда Вы-то могли это знать? Загадка.
Однако не буду отклоняться.