— Думаю, что новых вложений не помешало бы. Но я хотел поговорить о другом. Видите ли… С недавних пор в наших глазах человеком, достойным стать одним из исполнителей нашей цели, теперь может быть не только Великий князь Николай Николаевич. В лице широких масс населения он все-таки довольно далек от будущего исполнителя. Да и известность его померкла по сравнению с прошлым временем. Глухой Кавказский фронт не располагает к такому же влиянию на общественное мнение, как тот же Таврический сад…
— Вы имеете в виду Кирилла? За ним нет авторитета в армии, насколько я знаю, — Бьюкенен не сдержал удивления от новости.
Что ж, к этому все шло: встречи контр-адмирала с думскими лидерами и членами Государственного Совета сделали свое. Теперь в глазах общественности Кирилл Владимирович виделся страдальцем за дело победы над «темными силами» и погрязшим во лжи и грязи режимом. Чего стоило только то, что он закрыл грудью Львова, этого «столпа демократии и народоправства». И к тому же одного из лидеров законспирированного комитета по подготовке к перевороту.
— Милорд, за нынешним режимом нет такой горы злых дел, как пишут газеты, — заметил Гучков.
Все-таки сам Бьюкенен не должен был забывать, как мастерски оппозиция сумела направить слова репортеров против власти. Замалчивание побед и раздувание неудач — простейшее решение и оттого невероятно эффективное.
— К тому же Кирилл будет целиком и полностью под контролем правительства и представителей Согласия. Без авторитета он будет надеяться только на нас да еще верных делу свободы офицеров.
— В этом что-то есть, Александр Иванович, что-то есть. Однако вы не боитесь, что кандидатура Кирилла вызовет народные волнения? Не нужны нам никакие демонстрации и массовые волнения. Только переворот сверху, помните об этом, мы же столько внимания уделили этому вопросу.
— Если возникнет опасность волнений — мы сумеем их предотвратить. К тому же в крайнем случае остается кандидатура Михаила. За него стоит, как вы помните, господин Милюков. Но…
— Да-да, я помню ваши соображения против этой кандидатуры. Между тем, начнется ли в срок операция по созданию пригодной нашему делу обстановки? Морис — французский посол Палеолог — волнуется, что мы теряем драгоценное время. Еще чуть-чуть, месяц или два, и мы навсегда потеряем шанс на победу.
— Все начнется в срок, не волнуйтесь. Конечно, при условии, что вы предоставите достаточно средств для осуществления нашей задумки.
— Можете не беспокоиться, Александр Иванович, — утвердительно кивнул лорд Бьюкенен, поднимаясь из-за стола. — Держите меня в курсе дел.
— Всенепременно, милорд, всенепременно. — Гучков пожал на прощание руку английского посла. Вот так запросто, за разговором двух приятелей, принимались решения, которые должны были повлиять на будущее миллионов.
Бьюкенен проводил гостя до выхода, раскланялся с Гучковым и сел за доклад министерству об обстановке в столице и Ставке. Лорд подумал, что зря Николай II ответил отказом на предложение немедленных реформ.
«Мы с радостью проведем преобразования, которые нам предлагает наш родственник, но сперва ему следует ввести и поддерживать десяток-другой лет те учреждения, которые он нам так настоятельно подсовывает», — это все-таки были слишком уж грубые слова, особенно для государя союзной державы. Теперь не оставалось ничего, кроме «переворота сверху». Иначе Россия слишком усилится. Родная Англия может получить врага, опасней Германии многократно, а этого допускать нельзя ни в коем случае.
Александр Иванович обдумывал уже произошедшие события — и только. Этот делец Рябушинский снова потребовал в обмен на деньги гарантии того, что после переворота будущее правительство проведет реформы. Например, отменит указ царя о заморозке сделок с землей и контроль за производством некоторых товаров. А заодно присовокупил обещание не мешать промышленным комитетам саботировать поставки зерна и распределение продовольствия в столице. У Гучкова на лбу пот выступал от воспоминаний о том, как долго лидер октябристов спорил с Рябушинским о финансировании разработок Дегтярева и Токарева. Кирилл Владимирович легко убедил и Львова, и самого Гучкова в том, что эти образцы пригодятся. Так, на всякий случай: вдруг не сумеют затушить беспорядки после переворота? Вооруженная новейшим оружием дивизия, входящая в Петроград, разоружающая запасные батальоны, угрожающая самому императору… Это будет весомый довод!
Еще надо было сообщить в Ставку, чтобы не мешали переброске частей Экипажа и нескольких румынских полков в Петроград. Николай давно требовал перебросить верные части в столицу: пусть теперь получит желаемое, но это ему боком выйдет. И не забыть напомнить, чтобы ни в коем случае не давали переводить гвардейские части на отдых к Царскому Селу. Слишком опасно для подготавливаемого дела…
А за несколько дней до того на квартире Керенского проходило в чем-то похожее на встречу Гучкова и Бьюкенена собрание. Только вот говорили там в совершенно ином тоне.
Александр Федорович, как и всегда, поднявшись, опершись кулаками о стол, пытался убедить всех, что именно его план действий является верным и нужным народным массам.
— Бросив клич среди рабочих, позвав их к Думе, мы покажем единение трудового народа и вернейших сынов Отечества среди избранников России. Нам никто не сможет противостоять: министры, эти ставленники Распутина и германские агенты, слишком глупы и слабы, чтобы что-то противопоставить трудовой массе. Люди будут требовать не только хлеба, но и изменения, воли, свободы, земли! Что противопоставит этому правительство? Ничего, товарищи, ничего! Итак, кто за проведение демонстрации, за удар в мягкое брюхо гниющему режиму, гноящему народ?
— Мы за проведение, но не четырнадцатого, а десятого. Это будет символом, знаком того, что народ против суда над своими представителями от партии социал-демократов! — Керенского поддержал представитель от большевиков. — Мы за то, чтобы втоптать царский режим в грязь, в то единственное, чем он достоин и может править, за то, чтобы убрать теряющую силу в прениях и разговорах Думу, мы за то, чтобы пойти на Невский! Не нужно всех этих пустопорожних резолюций в пользу Думы и за правительство спасения страны! К чему это может привести? Только к новым разговорам, и все. Нужно действовать, а не ждать. Если же выступление все-таки состоится четырнадцатого числа, то мы выступим, но — под другими лозунгами, откажем в поддержке нашим авторитетом демонстрантам, идущим к Думе ради пустых разговоров. Мы сами возьмем ход дела в свои руки. Мы — большевики, а значит, то, что невозможно для других, мы сделать сможем!
— Господа, это слишком опасно. Полиция возьмет толпу в клещи и перебьет. Вы можете себе представить кровь, которой окрасятся набережные, тротуары и дорога у Таврического дворца? Это будет новое Кровавое воскресенье. И все это — под стенами Думы. Несколько сотен полицейских, пулеметы — и смерть, господа, смерть! — Милюков говорил в таком запале, что даже не заметил, как на нос съехали очки. Он вообще не любил «преждевременности» — то есть активных действий. За это над ним нередко подсмеивались и даже подозревали в скрытых симпатиях к монархизму…