– … бить ре… бить ре…
– Слышь, дамочка, – прямо к Волину уху прижались шершавые и холодные чьи-то губы. – Меня Марфута прислала. Твой мужик, Ондрюшечка, с ей договорился… А я – Дашутка. Ты свою кухвайку скидовай и береточку тоже. Тихо, говорю, скидовай…
Воля медленно скинула на руки Дашутке синюю, отрытую Козлобородькой бог знает на каких складах фуфайку, затем поволокла на лицо, на шею, ниже, ниже – береточку. Мягко повязав сунутый ей платок, накинула зеленый китайский пуховик.
– Лубить революцию!
– … бить ре… бить ре…
Словно в любовном пароксизме, закинулся назад Жорж Иванович, как в приступе острой паранойи, ухватил себя обеими руками за горло…
– Слышь, говорю что, – зашептала Дашутка, – счас эти дураки с городу взрыв делать будут. А им Ондрюшечка-то селитры и переложил! Дым дюже сильный повалит. Вишь ту девчушку? Как взрывом грянет – марш за ею!
Воля слегка обернулась.
Маленькая (может, просто малорослая) девчушка. На вид годков семи. Но с бойким, тоже как бы слегка подкопченным личиком. Переступает с ноги на ногу чуть в стороне. Позади нее – небольшая удобная рощица: три-четыре березки одна другой краше плюс нездешний, занесенный откуда-то с юга осокорь да две лиственницы: одна засохшая, другая – с приятной, слабенькой еще желтизной. «Получится? Получится, да!»
– Взрыва! Взрыва эмоций прошу! Открытых чувств желаю! – закричал, опережая события, Козлобородько. – Пусть сгорят все ваши вековые предрассудки. Вшистко едно! Пусть! И пусть восстанет из пламени Верховное Существо Революции!
– Хер тебе восстанет, а не существо, – пробурчала где-то рядом Дашутка.
Воля прыснула. Потом хотела спросить у Дашутки что-то еще, но та приложила палец к губам:
– Сказала б словечко, да волк недалечко.
К ним медленно шел один из козлобородькиных партийцев.
– Да! Именно! Как во времена Великой французской революции – восстанет! Существо божественное: явись! – крикнул неистовый Жорж.
А моя Марфута
Тута, тута, —
громко спела Дашутка, и тут же последовал взрыв.
Не так чтобы сильный, а больше какой-то раздерганный, мерзкий. Враз повалил – сперва стелясь по земле, потом подымаясь выше, выше – густо-желтый, совсем не костровый дым.
Закрывая рот и нос чужим платком, Воля скользнула меж охранников. Охранники кашляли, кашляли и многие зрители. Но Воле было не до этого. Она боялась в задвигавшейся, враз отхлынувшей к деревьям толпе потерять указанную Дашуткой девочку.
– Народ, замри! – летел в спину Жоржиков голос. – Пусторожденец! Стань статуей!
– Стоит статуя ногами вниз… кхмм… – громко выкашлялась на козлобородькин клич Дашутка.
– Я здеся, тетя. – Маленькая коричневатая лапка влезла в Волину ладонь. – Скорей побегли!
Пулей стрельнули меж рощинских деревьев, миновали сломанные заборы, навалы бревен. Начался лес.
Воля на бегу все оглядывалась: «Где ж Андрей? Нельзя ему тут теперь, нельзя…»
Заросли становились глуше, снежные кусты и подрост сильно затрудняли бег.
– Тяжко здесь бежать-то! – крикнула, задыхаясь, Воля.
– Зато не найдет никто!
Прошло минут двадцать. Лес и кусты стали редеть, кончаться.
– Здеся пока спрячемся. Там вон, меж двух камней. А дядя Андрей вас тут и догонит. Попоздней только.
– Спасибо, девочка. Тебя зовут-то как?
– Кто как зовет: одни Нюшкой, другие Чушкой.
– А ничего тебе за меня в деревне не будет?
– Не-а. Да мне все равно, теть. Я и не боюсь ничуточки. У меня почки больные.
Воля еще раз, чуть отстранясь, глянула на Нюшку.
Лицо ее было до последней черточки русское: широносое, удивленное, в смутных веснухах. Но было оно очень смуглым. Причем смуглота была с гадковатой темной желтизной.
«Точно, почки…»
– Тебя вылечат, Нюш… – неуверенно сказала Воля и присела, тяжко дыша, на камень.
– Не-а… Доктор сказал – не вылечат. Я умру скоро. – Девочка застенчиво улыбнулась.
В темноватом, хоть и не вечернем еще лесу улыбка ее показалась прозрачной, безвесной.
– А правда, теть, на том свете лучше жить, чем на нашем?
– Я вернусь, и тебя вылечат, – твердо сказала Воля. – А доктора я застрелю, если он еще раз так тебе скажет.
Воля отвязала, выдернула из-под юбки и показала Нюшке маленький газовый пистолет, сунутый ей вчера второпях Андреем.
– Ладно, хорошо! – засмеялась Нюшка. – Только понарошку стреляйте. А то я боюсь, когда взаправду убивают. У нас в деревне уже была революция. Сто лет назад. В девятьсот пятом годе. Мы в школе учили. Тогда революционеры обещали нам новые дома срубить. А пришли жандармы с солдатами и всех тех революционеров повесили. А наших – порубали просто.
– Сейчас не девятьсот пятый год, Нюшенька. Возвращайся, пора тебе. Я скоро приеду. Доктора вашего я убивать не стану. Просто приеду с другим доктором… Хотя… Мне самой, скажу тебе честно, к доктору надо… Несчастливая я, мужья меня бросают. А это даже хуже почек…
– А ты, тетя, полож на подоконник волчью губу. Высушенную. Сладости в себя и наберешь. От новых мужей отбою не будет.
– Где ж я возьму волчью губу-то?
– А в городе купи. В городе все есть. Так баба Марфута говорила. И про волчью губу она мне сказала.
– Тебе-то губа эта зачем?
– Не знаю. Может, занадобится. Может, я не сразу умру.
Воля наклонилась, поцеловала Нюшку в губы.
Губы девочки отчетливо пахли уриной.
– Беги, Нюшенька, беги.
Стемнело почти сразу.
«Не придет Андрей… Не придет. Надо самой выбираться отсюда…»
Лес вдруг заискрил мелкими огоньками: где-то вдалеке быстро и бесшумно проехали аэросани. Их летучий бег Воля ухватила лишь при конце.
Андрея все не было. Воля прикорнула меж камней.
– Так и замерзнуть недолго!
Андрей тряс ее за плечо. Над лесом висела бледноватая, чуть вдавленная сбоку луна.
– Тут до шоссе – всего ничего. Дойдем, а там до Москвы любая попутка подбросит.
Воля все глядела на дальний, темный, уже непроницаемый для взгляда людского лес, туда, откуда, как ей казалось, пришел Андрей.
Там, в лесу, кто-то был!
Мелькнула над снегом тень, за ней другая: тихо-бесшумная, ловкая.
– Там кто-то есть. За тобой шли, наверно?
– Лесник переплешинский, Степан Романыч, на аэросанях кого-то катает. Мне они по дороге попались. Сани птиц спугнули, а может, зверя какого. Вот и перепрятывается зверье. Вообще-то мне тоже показалось: кто-то за мной топает… Да я проверялся. Никого. Пошли, что ль?