Жертвенный костер давно прогорел, зола остыла, но запах горелого мяса сохранился — им пропитались кусты и камни вокруг. Рассвет уже наступил, однако дно долины еще оставалось в тени. Облаченный в униформу раба (то есть полуголый), Вар-ка ежился от утренней свежести и слегка завидовал Мишоду в его просторных и почти белых одеждах служителя бога. Спать хотелось неодолимо, но он крепился.
— Как успехи, Мишод?
— Все получилось! Ночью Ноедег сам отправился в лагерь врагов и чуть не опоздал: они начали драться друг с другом даже раньше, чем он подал сигнал. Сейчас мы увидим…
Лучи восходящего солнца наконец преодолели невысокую гряду холмов, образующую противоположный склон долины. От огромного стойбища иревов осталось только два десятка шатров и палаток, между которыми прохаживались часовые, охраняющие сон участников ночной операции. Лагерь языческой коалиции являл собой картину полного разгрома: всюду трупы, разбросанное оружие и снаряжение. Оставшиеся в живых разделились на плотные кучки, которые старались держаться друг от друга подальше. Кто-то приветствовал встающее солнце ритуальным плачем по мертвым, кто-то торопливо навьючивал груз на лошадей и верблюдов, кто-то уже двинулся по долине на юг, подгоняя животных и поддерживая раненых.
— Они уходят, Вар-ка!
— Можешь считать, что они бегут с поля боя. Но как много мертвых!
— Согласись, что несколько сотен убитых язычников все-таки лучше, чем тысячи павших.
— Соглашусь, хотя мне и сотни не нравятся.
— Честно говоря, мне тоже. Утешением может быть лишь то, что Господь явил всем свою силу. Надеюсь, что смогу растолковать людям: не нуждаются в оружии те, кто угоден Всевышнему, и бессильны мечи тех, кто поклоняется мертвым богам!
— Вот-вот! Народу иревов хватит ума в ближайшую сотню лет не пытаться это проверить еще раз?
— О да! Доказательство явлено однозначно.
— Среди твоих людей много любителей помахать мечом? Такие обычно находятся среди любого народа.
— Они есть, конечно, и это меня беспокоит. Ноедег мечтал о воинский славе… Придется потрудиться, чтобы сделать из него невоенного героя. Может быть, не мне, а ему надо было вчера встать у жертвенника и молитвой возжечь огонь?
— А не слишком ли это круто для предводителя воинов?
— Трудно сказать… До сих пор он слушал меня.
— Думаю, Мишод, что ты справишься: подберешь себе учеников, соберешь последователей. Доказательство у тебя есть, и его должно хватить надолго. А я, наконец, покину твой мир и больше сюда не вернусь.
— Погоди, Вар-ка…
На противоположном водоразделе появился человек в доспехах. Он размахивал мечом и что-то кричал. С той стороны к нему подходили какие-то люди — все больше и больше. Они начали спускаться, и через некоторое время весь противоположный склон оказался заполнен многотысячной толпой, в первых рядах которой поблескивало оружие.
— Это кто такие, Мишод? Уж не ваша ли армия? Не сам ли Ноедег?!
Ответ явился даже раньше, чем он закончил вопрос: человек в доспехах опять что-то крикнул, и толпа устремилась на лагерь язычников. Несколько десятков воинов вырвались вперед, но внизу их догнали остальные, и все смешалось в единую человеческую массу. Прежде, чем звуки слились в сплошной рев, Вар-ка успел понять слова, которые кричал предводитель и на разные лады повторяла толпа: «Предал Всесильный врагов в руки наши!»
Как зачарованный, смотрел Вар-ка на эту дикую давку и бойню. Ни о каком сопротивлении или отступлении не могло быть и речи. Человеческая лавина захлестнула лагерь и растеклась по долине, поглощая тех, кто пытался бежать.
Горло свело спазмом.
— Это ты, Мишод?!
— Не я…
Пророк стоял, воздев руки к небу. Он плакал.
— Опусти руки!! Опусти руки, гад! Ты же… благословляешь их!!!
— Да, Вар-ка. Иначе и ЭТА кровь будет напрасной.
К своей туманной горе Вар-ка возвращался долго: брел по дорогам, заходил в городки и деревни. Он умел казаться своим — добрым, ласковым и обычным. Большинство принимали его за раба, отпущенного на волю, или за разорившегося крестьянина. Он с ходу осваивал местные диалекты, с ним охотно делились едой и водой, иногда предлагали остаться работать на винограднике или пасти овец на нераспаханных склонах. Ему и самому иногда хотелось остаться.
Караван свернул на запад, и последние 20 километров Вар-ка пришлось идти одному. Правда, он вскоре почувствовал, что сзади тащится еще кто-то, но решил не обращать внимания — это какие-нибудь купцы или паломники. Он остановился передохнуть на склоне возле старого жертвенника и увидел, что к подножию приближается вереница груженых ослов. Животных сопровождало три человека. Внизу возле холмика, где когда-то стоял шатер Сеймона, маленький караван остановился и вскоре двинулся в обратном направлении. Животных теперь вели только два погонщика.
«А куда делся третий? Остался у подножия горы? Зачем? Уж не сюда ли — наверх — он собрался?» — заинтересовался Вар-ка и решил подождать.
Да, человек действительно начал подниматься на склон. Вар-ка узнал его задолго до того, как они встретились лицом к лицу.
— Приветствую тебя, Мишод — сын Рагеба, он же бывший последний Сеймон народа иревов!
— И я приветствую тебя, странник!
— Извини, не могу предложить тебе переломить хлеб, потому что у меня его нет. За каким лешим тебя сюда принесло?
— Мне не нужен «лешим», даже если он тут есть.
— Не обращай внимания: лешие — это герои сказок из другого мира. Я всего лишь хотел спросить, зачем ты сюда пришел.
— Я хочу… увидеть будущее своего народа.
— Та-а-ак! Значит, ты считаешь, что иревы, после учиненного побоища, опять стали (или станут?) народом, у которого есть будущее? Что ж, может быть, ты и прав. Только мне кажется, ты что-то недоговариваешь, а? Что там у вас случилось после великой битвы народов? Ноедег, да?
— Да, Вар-ка! Он стал силен и больше не хочет делиться властью.
— Этого можно было ожидать!
— Что-то такое я предвидел и готовился, как мог. Но… То ли я в чем-то ошибся, то ли Всемогущий избрал другой путь для возлюбленного народа.
— Ты продолжаешь настаивать, что этот народ возлюблен? Ладно… Тебя что, просто выгнали?
— Ужасны слова твои, странник! Я решил…
— Отказаться от борьбы?
— Воззвал я к Всевышнему и услышал ответ Его в сердце своем. Ему не угодна сейчас борьба двух вождей, раз оба они ходят под Его рукой. Один пусть уйдет, дабы не смущать распрей народ сей.
— И ты ушел сам, не дожидаясь, пока тебя втопчут в грязь или убьют? А сюда-то зачем полез? Забился бы в какой-нибудь глухой оазис, сидел бы там и думал о Боге — это, по-моему, прекрасное занятие.