Русалия - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Амутных cтр.№ 132

— Ну-ка! — прикрикнул он на дочерей. — Милолика, воду неси! Здрава, где топор? Траву поджигай! — вдруг повернулся к самой младшей своей дочери, девочке лет тринадцати с такими же, как у Предславы прямодушными ярко-синими глазами, и вдруг голос его сам собой переменился, наполнившись строгой лаской: — А ты, Лиса, что? Ты, Лиска, иди с мамкой в терем, возьмите Велеса с полки, Макошь. И Дажьбога возьмите!

А затем к Святославу:

— Послушай, Святоша, ты бы нам подсобил. А то, вишь, бабы одни. А чтоб перегон правильно прошел, нужно, чтобы мужик начинал ход, мужик и заканчивал. Конечно, тебя сам Богомил уму-разуму наставляет. Может, и смешны для него наши забобоны, не знаю… А только мы уж так привыкли. Так что, не откажи.

И вот выстроилось шествие: впереди Святослав с топором в руках, за ним Дарина, с ней дочурка меньшая Лиса, обе с деревянными изваяниями — Спаса Дажьбога, Велеса, Макоши — в руках и еще с какими-то маленькими, завернутыми в вышивные рушники, за ними Здрава с тлеющим пучком духовитой травы боронец [459] , за Здравой Милолика с мисой, наполненной святой водой, а рядом с ней сам хозяин с кропилом из царь-мурама [460] . Предславе места не нашлось, и потому она стояла в стороне, привалясь плечиком к срубовому углу хлебни [461] , со светлой улыбкой в счастливом лице наблюдая за происходящим. Но когда шествие, в третий раз обходя двор, затянуло заклинательную песнь, вроде чем-то напоминающую славословия волхвов, но уморительно подменяющую вселенские значения житейскими вожделениями, Предслава прикрыла губы рукавицей.

Мы по двору ходили,

Велеса окликали,

Батюшку величали:

Велес ты наш щедрый,

Заступник, волшебник,

Охрани нашу скотинушку,

В поле и за полем,

В лесу и за лесом,

Под светлым под месяцем,

Под красным под солнышком,

От волка от хищного,

От медведя лютого,

От человека лукавого.

Затем через весь скотный двор расстелили новину. В дальней его стороне разложили шесть немолоченных снопов: сноп ржи, сноп пшеницы, овса сноп, ячменя, полбы и проса. Тогда открыли хлева, поманили скотину к снопам ржаными лепешками. Та уговаривать себя не заставила, — живо пошла, побежала через двор к приготовленному угощению. А как корова какая или коза расстеленный холст переступали, так Ингварт каждую голову взбрызгивал царь-муратовым кропилом, макая его в воду, взятую в святом ключе еще с осени.

Покончив с этим в дом пошли.

— Ну что, теперь скотина в порядке будет? — от избытка ни с того ни с сего нахлынувших чувств обняла за плечи свою дедну Предслава.

— Может, Домовой это знает, — усмехнулась Дарина, сняла с гостьи шапку и огладила ей волосы, — а только старики наши так делали, и мы делаем.

Не светит зимой солнышко против летнего, быстро день гаснет. По случаю праздничных дней зажгли восковой светоч. Хозяйка принялась стол к вечере готовить. Прежде насыпала на него ржаного зерна, гороха, гречи, овса, да не просто, а в виде креста, крест же тот кругом обвела. Так к бесконечному множеству в доме солнечных знаков добавился еще один. Поверх зеренья лег подскатертник с расшитыми каймами, а поверх него уже и скатерть, покороче подскатертника, браная, где вкруг Вырия, разбросавшего под цветком Хорса свои пышные ветви, собрались и нарядные плясуньи, и волхвы с гуслями, и кувыркающиеся волкодлаки [462] , и журавли, и птицы с человеческими ликами, и корова — на одном рогу баня, на другом котел, и заморские чуды, и князья, и ратаи, здесь, среди людей, и сама матушка Макошь ходила, и Лада с сыновьями своими, Лелем и Полелем, и старинушка Стрибо, и Див с Дивой, и другие совершенные существа, с тем, чтобы люди русские могли лицезреть их совершенство, и кто хотел, мог бы ценою своих усилий сам становиться богоподобным и достигать бессмертия.

А вот среди вышитых русальских игрищ, среди многоцветного виноградья стали появляться, будто бы овеществленные рисунки, мисы, рассольники, братина с ковшиками, кувшины, всякие горшки. Среди выставленных кушаний самое почетное место занимали непременные в эти дни молочные блины, толокно с квасом, ржаной кисель, очевидное излишество — медвяный взвар из заморского изюма, фиников и сушеных вишен и, конечно же, пшеничная каша с вареными в меду яблоками, сливами и грушами.

Начало трапезничанья прошло, как и полагается, в строгом молчании. Когда же беседа вновь могла быть признана уместной, Милолика повернулась к Предславе.

— А что, Слава, оставайся у нас ночевать, — проговорила она, беря с деревянного блюда выпеченного из теста, посыпанного льняным семенем гуся и разламывая его пополам.

— Хозяин, — Дарина глянула на мужа, заметно разомлевшего от еды и пива, — сразу к твоему отцу, к Рулаву-то, человека послал, чтобы тот передал, что у нас и ты, мол, и стражник твой. Так еще раз пошлем, если останешься.

— Не-ет, — вмешался в разговор Святослав, — Славе домой надо.

— Как совсем темно сделается, — продолжала уговоры Милолика, — гадать пойдем. У бани погадаем. А то среди ночи прямо к проруби гадать пойдем. Знаешь, как страшно! Ж-жуть!

— Сейчас, так я вас среди ночи к проруби и отпустил, — проворчал в седоватые усы Ингварт, не размыкая слипшихся глаз.

— Тятенька, родненький, так мы же с собой Шукшу возьмем, — как маленькая заканючила Милолика, которая хоть и не была еще перестаркой, но уж года четыре прошло, как заневестилась, — и Гвоздя, конюха, возьмем. Может, и матушка с нами пойдет…

— Ну нет уж, — с усмешкой отмахнулась от дочери Дарина, — отгадала я свое, отразгадывала. Теперь ваше время пришло.

— Нет-нет, мы уж пойдем, — поставил на своем Святослав. — Только вот я коня своего домой отпустил. Не дадите ли нам какую лошадку?

Месячный свет, странный, какой-то неподвижный, будто и не свет вовсе, а рассказ о нем подземного жителя, серой клеевой краской покрывал холодный подлунный мир. Гонящиеся за ночным светилом черные в светлых прожилках облака то и дело настигали его бледный лик, но тот вновь и вновь выворачивался из их косматых объятий, обдавая холмы и долы ртутным озаром. Снег совсем прекратился, но усилился ветер, и окреп мороз. Однако ничуть не уснул, не задремал даже великий праздник. Высокие костры горели в крадах возле всех русских храмов. На рыночных площадях и в сумрачных закоулках, у овинов, у бань, в священных рощах и на перекрестках дорог сновали хохочущие, от радости и жути распевающие удалые, а то и вовсе беспутные припевки, стайки молодых людей с факелами в руках, со светочами, перевитыми цветными лентами. Созревшие девицы повсеместно в самых темных и страшных углах своих изб тысячью немыслимых ухищрений тщились вызнать насколько счастливое ждет их будущее, а несмышленые девчонки, изгоняемые при том за двери, с бешено колотящимися сердечками припадали ко всяким потайным щелочкам, чтобы хоть как-то прикоснуться к величию таинства. Избыточные трапезы славили подателя земных благ. Добропорядочные домохозяева стремились обойти всех соседей, всех родственников, всех приятелей, чтобы повиниться друг перед другом за все прегрешения ушедшего года, обменом подарками скрепляя обновленную дружбу. Отшумевшая жизнь, отзвеневшие чувства — весь старый мир рассыпался прямо на глазах, Творение обозначало себя в новом круге, и русскому миру необходимо было услышать и понять его дыхание, объединить с его шагом биение собственного сердца, чтобы не быть сметенному всепроникающей, бессмертной, неразрушимой стихией.