Катрин Аммон, умненькая и хорошенькая субретка, привлекла внимание королевы Марии Медичи в 1616 году, когда ее величество почтила своим посещением Луден. Королева взяла девушку к себе на службу и назначила ее королевской обувщицей. Вскоре Катрин стала наперсницей и любимицей монархини. Грандье был хорошо знаком с девушкой (говорят, весьма интимно) во время ссылки Марии Медичи — Катрин в это время частенько наведывалась в Луден. Позднее, вновь оказавшись в Париже, Аммон писала своему приятелю письма, подробно рассказывая о том, что происходит при дворе. Письма эти были презабавны, и кюре зачитывал наиболее пикантные отрывки своим друзьям вслух. Среди этих друзей в ту пору находился и мэтр Тренкан, городской прокурор, отец красотки Филиппы. Теперь же Тренкан, превратившийся в заклятого врага священника, авторитетно заявлял, что именно Грандье и является подлинным автором «Луденской обувщицы». Тут уж Лобардемон безразличия изображать не стал. Неизвестно, как кардинал отнесется к истории о ведьмах и колдунах, но уж к пасквилянтам его высокопреосвященство относился безо всякого снисхождения. Критиковать методы, при помощи которых Ришелье управлял страной, означало крах карьеры и ссылку; те же, кто оскорблял лично кардинала, рисковали угодить на виселицу, а то и на костер, поскольку по эдикту 1626 года написание пасквилей против верховной власти приравнивалось к оскорблению его величества. Несчастный печатник, опубликовавший «Обувщицу», был отправлен на галеры. Что же ожидало автора, попадись он в руки гостей?
На сей раз Лобардемон был уверен, что его рвение оценят по достоинству. Он подробнейшим образом записал показания мэтра Тренкана. Да и Месмен не бездействовал. Мы уже знаем, что Грандье завоевал себе немало врагов среди монахов, так что все местное черное духовенство относилось к нему с большой неприязнью. Более всего причин ненавидеть Грандье имели кармелиты, однако орден этот не пользовался особенным влиянием. Другое дело — капуцины: они меньше пострадали от происков кюре, но зато и власти у них было куда больше, чем у кармелитов. Дело в том, что к их ордену принадлежал знаменитый «серый кардинал» отец Жозеф, являвшийся наперсником, советником и главным подручным кардинала. Поэтому Месмен отправился не к белым братьям, а к серым, рассудив, что они оценят новые обвинения в адрес Грандье по достоинству. Результат превзошел все ожидания. Капуцины немедленно составили письмо отцу Жозефу и попросили Лобардемона лично доставить послание в Париж. Лобердемон согласился. В тот же вечер он пригласил Грандье и его друзей на прощальный ужин. Там барон пил за здоровье кюре, уверял его в вечной дружбе и обещал оказать всяческое содействие в борьбе Урбена против злобных недоброжелателей. Сколько доброты, сколько душевной щедрости проявил комиссар! Грандье был растроган до слез.
На следующий день Лобардемон отправился в Шинон, где провел вечер в компании самого яростного из обвинителей луденского кюре. Отец Барре принял королевского комиссара со всем подобающим почтением и, по просьбе Лобардемона, посвятил его во все подробности экзорцизма. Наутро, после завтрака, Лобардемон полюбовался на то, как святой отец воюет с шинонскими демонами, а затем, распрощавшись, отправился в Париж.
Сразу же по приезде в столицу, он встретился с отцом Жозефом, а несколько дней спустя — уже с обоими кардиналами, как красным, так и серым. Лобардемон прочитал показания отца Барре, а отец Жозеф — письмо, полученное от собратьев по ордену капуцинов, где утверждалось, что Грандье и есть тот человек, кто написал «Луденскую обувщицу». Ришелье решил, что дело это серьезное, и обсудить его следует на первом же заседании Государственного совета. В назначенный день (30 ноября 1633 года) король, кардинал, отец Жозеф, статс-секретарь, канцлер и Лобардемон обсудили дело луденских урсулинок. Барон изложил историю коротко, но красноречиво. Людовик XIII, свято веривший в происки дьявола, без малейших колебаний постановил принять самые решительные меры. Был составлен документ, подписанный его величеством и статс-секретарем, а также скрепленный Большой печатью желтого воска. Барону де Лобардемону предписывалось отправиться в Луден, провести расследование и проверить, справедливы ли обвинения, выдвигаемые бесами против Грандье. Если окажется, что сведения верны, колдуна следует предать суду.
В двадцатые и тридцатые годы семнадцатого века судебные процессы над ведьмами были явлением достаточно заурядным, но из всего множества лиц, обвиненных в связях с дьяволом, Грандье стал единственным, к кому Ришелье проявил пристальный интерес. Капуцинский экзорцист отец Транкиль, написавший в 1634 году памфлет в защиту Лобардемона, объявил, что «лишь рвению и усердию преосвященнейшего кардинала обязаны мы тем, что это дело попало в суд»; и далее святой отец пишет, что «письма, посланные его высокопреосвященством господину де Лобардемону, красноречиво сие подтверждают». Что же касается комиссара, то «он не произвел ни одного действия, предварительно не поставив об этом в известность его величество и господина кардинала». Слова Транкиля подтверждаются и другими современниками, которые свидетельствуют, что Ришелье и его луденский агент обменивались письмами почти ежедневно.
Чем же объясняется столь необычная заинтересованность великого человека в таком малом деле? Как и современники Ришелье, мы вынуждены довольствоваться одними лишь догадками. Можно не сомневаться, что одним из мотивов была личная месть. В 1618 году, когда Ришелье был всего лишь епископом Лусонским и аббатом Куссе, луденский священник нанес ему оскорбление. И вот теперь, годы спустя, возникло подозрение, что тот же самый человек является автором возмутительного и оскорбительного памфлета «Луденская обувщица». Конечно, улик слишком мало для того, чтобы отдать его под суд. Но уже самого подозрения достаточно, чтобы избавиться от такого опасного человека. И это еще не все. Приход, в котором служил кюре, был у кардинала на дурном счету. Луден слыл твердыней протестантизма. Местные гугеноты были слишком осторожны, чтобы принять участие в восстании своих единоверцев, закончившемся в 1628 году взятием Ла-Рошели. Из-за этого протестанты провинции Пуату избежали преследований и репрессий. Нантский эдикт все еще оставался в силе, и с присутствием в стране кальвинистов приходилось мириться. Но если удастся доказать — при помощи славных урсулинок, что сторонники так называемой «реформированной религии» вступили в тайный пакт с врагом, причем не с какими-то там англичанами, а с самим дьяволом? Вот тогда кардинал вполне мог бы расправиться с мятежным городом по-своему — лишить его всех прав и привилегий, передав их недавно появившемуся городу Ришелье. Но и это еще было не все. Бесы могли принести и другую пользу. Если бы народ поверил, что Луден стал плацдармом дьявольского нашествия из самой преисподней, тогда, может быть, появилась возможность обзавестись во Франции собственной инквизицией. Вот это было бы кстати! Настолько инквизиция облегчила бы задачу по централизации государства и укреплению монархии! Мы, люди двадцатого века, отлично знаем из опыта, что лучшее средство для расправы с евреями, коммунистами, империалистами и прочими — превратить страну в полицейское государство, а для этого нужно уверить население в существовании пятой колонны. Ришелье сделал всего одну ошибку — переоценил веру своих соотечественников в сверхъестественное. Ему надо было бы делать ставку не на дьявола, а на испанцев и австрийцев, тем более, что в разгаре была Тридцатилетняя война.